Вадим Роговин - 1937

б) в связи с этим необходима расправа с троцкистско-зиновьевскими мерзавцами, охватывающая не только подследственных, вроде Муралова, Пятакова, Белобородова и других, дела которых ещё не закончены, но и тех, которые раньше были высланы» [239] Реабилитация. С. 246. .

Директивное дополнение преступлений «троцкистов» вредительством повлекло соответствующее смещение крикливой антитроцкистской пропаганды. Уже 8 октября в передовой «Правды» многократно повторялось, что троцкисты «выполняли службу шпионов и диверсантов в Советском Союзе». Развёртывая новый «список злодеяний», «Правда» утверждала, что «контрреволюционное вредительство троцкистов в нашей промышленности, на заводах и шахтах, на железных дорогах, на стройках, в сельском хозяйстве доказано и уже признано целым рядом виднейших троцкистов».

Чтобы создать фактическую базу для таких обвинений, Вышинский 29 ноября 1936 года подписал распоряжение прокурорам в месячный срок истребовать и заново изучить все уголовные дела предшествующих лет о крупных пожарах, авариях, выпуске недоброкачественной продукции и т. д. «с целью выявления контрреволюционной вредительской подоплеки этих дел и привлечения виновных к более строгой ответственности» [240] Советское государство и право. 1965. № 3. С. 24. . Во исполнение этого указания на местах развернулась работа по переквалификации обвинений в халатности, неосторожности и т. п. в государственные преступления. По всей стране начались аресты хозяйственных руководителей по обвинению во вредительстве.

Параллельно этому проходили аресты бывших членов «правой оппозиции» с целью подготовки «дела» Бухарина — Рыкова. Незадолго до снятия с поста наркома внутренних дел Ягода направил Сталину протоколы допросов Куликова (бывшего члена ЦК, голосовавшего на апрельском пленуме ЦК 1929 года вместе с лидерами «правых») и Лугового с показаниями на Бухарина, Рыкова и Томского. В сопроводительном письме Ягода сообщал, что названные этими лицами их «сообщники» арестованы, «арестовываются» или «устанавливаются для ареста», и просил санкции на арест видных «бухаринцев» Котова и Ровинского.

Примерно в то же время Ежов сообщил Сталину, что ознакомился с материалами прошлых лет по делам «правых» и пришёл к выводу: «тогда до конца не докопались… Во всяком случае есть все основания предполагать, что удастся вскрыть много нового и по-новому будут выглядеть правые, и, в частности, Рыков, Бухарин, Угланов, Шмидт и др.».

Через неделю после вступления в должность наркома внутренних дел Ежов направил Сталину протокол допроса Станкина, бывшего секретаря Томского, согласно которому Станкин и другие бывшие секретари Томского входили в «боевую террористическую группу», готовившую покушение на Сталина во время торжественного заседания в Большом театре, посвящённого годовщине Октябрьской революции [241] Реабилитация. С. 246, 248. .

Сталин не знакомил Бухарина и Рыкова с такого рода показаниями, готовясь нанести им ошеломляющий удар на ближайшем пленуме ЦК. Чтобы держать их в постоянном напряжении, он инспирировал клеветнические выступления печати об их прошлой политической деятельности. Так, в «Правде» была помещена статья, в которой содержалось ложное утверждение о том, что Рыков выступал в 1917 году за явку Ленина на суд Временного правительства [242] Правда. 1936. 28 октября. . Рыков обратился к Сталину с письмом, в котором протестовал против этой инсинуации и которое было оставлено адресатом без ответа.

Как можно судить по имеющимся документам и свидетельствам, в 1936 году к подследственным ещё не применялись зверские физические истязания. Следователи ограничивались такими приёмами, как лишение сна, многочасовые конвейерные допросы, угрозы расстрела и ареста родных. Сообщая в письме Сталину о характере следствия по его делу, Шацкин писал: «Два раза мне не давали спать по ночам: „пока не подпишешь“. Причём во время одного сплошного двенадцатичасового допроса ночью следователь командовал: „Встать, очки снять!“ и, размахивая кулаками перед моим лицом: „Встать! Ручку взять! Подписать!“ и т. д.» [243] Реабилитация. С. 182. . Рютин в письме Президиуму ЦИК, перечисляя «совершенно незаконные и недопустимые» методы следствия, писал: «Мне на каждом допросе угрожают, на меня кричат, как на животное, меня оскорбляют, мне, наконец, не дают даже дать мотивированный письменный отказ от дачи показаний» [244] Рютин М. Н. На колени не встану. М., 1992. С. 349. .

Поведение арестованных во время следствия зависело от их отношения к фетишу «партийности» и от их веры или неверия в желание Сталина выяснить истину. Так, Шацкин, сохранявший иллюзии в отношении Сталина, писал ему: «Не оспаривая законности подозрения следствия и понимая, что следствие не может верить на слово, я всё же считаю, что следствие должно тщательно и объективно проверить имеющиеся, по словам следствия, соответствующие показания. Фактически следствие лишило меня элементарных возможностей опровержения ложных показаний. Лейтмотив следствия: „Мы вас заставим признаться в терроре, а опровергать будете на том свете“». Шацкин подчёркивал, что приводит факты издевательств со стороны следователя не для того, чтобы «протестовать против них с точки зрения абстрактного гуманизма», а лишь для того, чтобы сказать: «такие приёмы после нескольких десятков допросов, большая часть которых посвящена ругательствам, человека могут довести до такого состояния, при котором могут возникнуть ложные показания. Важнее, однако, допросов: следователь требует подписания признания именем партии и в интересах партии» [245] Реабилитация. С. 182. .

Иным было поведение тех, кто отказался от догмата «партийности», понимаемой по-сталински, и от каких-либо иллюзий относительно исхода следствия. В этом плане характерно поведение Рютина, которого Сталину было особенно желательно вывести на один из показательных процессов — уже потому, что «Рютинская платформа» была объявлена программным документом «правых» и идейным обоснованием террора. Однако Рютин, привезённый в октябре 1936 года в Москву из суздальского изолятора, с самого начала переследствия по его делу категорически отказался давать какие-либо показания. В письме Президиуму ЦИК (а не Сталину!) он резко протестовал против нарушения «самых элементарных прав подследственного» и вымогательства ложных показаний. Называя предъявленное ему обвинение в террористических намерениях «абсолютно незаконным, произвольным и пристрастным, продиктованным исключительно озлоблением и жаждой новой, на этот раз кровавой расправы надо мной», он писал, что не страшится смерти и не будет просить о помиловании в случае вынесения ему смертного приговора [246] Рютин М. Н. На колени не встану. С. 349—350. .