Вадим Роговин - 1937

Общее мнение, которое возникло у членов Политбюро после очных ставок, Сталин суммировал в следующих казуистических формулировках: «Не доверяя Бухарину и Рыкову в связи с тем, что стряслось в последнее время, может быть, их следовало бы вывести из состава ЦК. Возможно, что эта мера окажется недостаточной, возможно и то, что эта мера окажется слишком строгой. Поэтому мнение членов Политбюро сводится к следующему — считать вопрос о Рыкове и Бухарине незаконченным». Этот вывод Сталин подкрепил сообщением о том, что предстоит устроить ещё пять-шесть очных ставок с лицами, которые «оговаривали» Бухарина и Рыкова в большей степени, чем те трое, которые допрашивались членами Политбюро [276] Вопросы истории. 1995. № 1. С. 18—19. .

После того, как сталинское предложение было проголосовано, Сталин распорядился: «О пленуме в газетах не объявлять». На вопрос из зала: «Рассказывать можно?» Сталин под «общий смех» ответил: «Как людей свяжешь? У кого какой язык» [277] Там же. С. 19. .

В постановлении пленума указывалось: «а) Принять к сведению сообщение т. Ежова, б) Принять предложение т. Сталина: считать вопрос о Рыкове и Бухарине незаконченным. Продолжить дальнейшую проверку и отложить дело решением до следующего пленума ЦК» [278] Там же. С. 4. .

«Дальнейшая проверка» была возложена, разумеется, на Наркомвнудел, т. е. на Ежова, в чьём безраздельном распоряжении оставались судьбы всех арестованных «обвиняемых-обвинителей».

В промежутке между двумя пленумами ЦК (декабрьским и февральско-мартовским) состоялся второй открытый процесс, растянувшийся на 8 дней (23—30 января 1937 года).

Первым из подсудимых этого процесса, был арестован Муралов (в апреле 1936 года). Возможно, его предполагалось вывести ещё на предыдущий процесс, но на протяжении семи с половиной месяцев от него не удавалось добиться признательных показаний.

Первым из арестованных, согласившихся сотрудничать со следствием, был Сокольников. А. М. Ларина рассказывает, что в лагере жена заместителя наркома внутренних дел Прокофьева сообщила ей со слов последнего: сразу же после ареста и предъявления обвинений Сокольников сказал: «Коль скоро вы требуете от меня неслыханных признаний, я согласен их подтвердить. Чем большее число людей будет вовлечено в инсценированный вами спектакль, тем скорее опомнятся в ЦК и тем скорее вы сядете на моё место» [279] Ларина A. M. Незабываемое. С. 308. .

Этот факт является одним из примеров того, что в 1936 году не только люди, не информированные о сталинской политической кухне, но и искушённые политические деятели, попавшие под каток репрессий, не представляли себе, насколько жестокой будет политическая стратегия, сформировавшаяся в результате сочетания сложного комплекса внутренних и геополитических обстоятельств с личными качествами Сталина.

Даже руководители такого масштаба, как Сокольников, были в плену естественной для подобных экстремальных ситуаций психологической установки: «этого не может быть», верили в «здравый смысл» правящей верхушки. Как показывает наш сегодняшний опыт, подобные неистребимые массовые иллюзии возрождаются в условиях жестоких исторических переломов, зачастую оказываясь роковыми, формирующими у множества людей совершенно неадекватное представление о происходящем и в конечном счете подталкивающими их к ложному историческому выводу.

Сталин, тщательно следивший за ходом следствия по делу Сокольникова, на протоколе его допроса сделал пометки, прямо указывавшие, каких именно показаний следует от него добиваться. Рядом с изложением рассказа Сокольникова о его встрече с английским журналистом Тальботом Сталин поставил вопрос и сам же дал на него нужный ответ: «А всё же о плане убийства лидеров ВКП сообщил? Конечно, сообщил». На последней странице протокола, где было зафиксировано показание Сокольникова о том, что ему было неизвестно о связях Тальбота с английской разведкой, Сталин приписал: «Сокольников, конечно, давал информацию Тальботу об СССР, о ЦК, о ПБ, о ГПУ, обо всём. Сокольников — следовательно — был информатором (шпионом-разведчиком) английской разведки» [280] Реабилитация. С. 222. .

Сложнее оказалось добыть показаний от Радека — единственного видного троцкиста, допущенного после капитуляции на ответственную работу в партийном аппарате (до ареста он работал заведующим бюро международной информации ЦК ВКП(б). После подачи покаянного заявления, Радек дал Сталину обязательство вести активную пропаганду против левой оппозиции и стал одним из его главных помощников в клеветнических кампаниях против «троцкизма». «Из-под его пера теперь выходили самые беспринципные обвинения и ядовитые инвективы, направленные против Троцкого,— писал А. Орлов.— Уже в 1929 году, за семь лет до начала московских процессов, Радек в своих публичных выступлениях называл Троцкого Иудой и обвинял его в том, что он сделался „прихвостнем лорда Бивербрука“. Поток этой брани и клеветы с годами усиливался буквально в геометрической прогрессии» [281] Орлов А. Тайная история сталинских преступлений. С. 193. .

О наиболее грязном поступке Радека — выдаче в 1929 году Блюмкина, который после нелегального посещения Троцкого в Принкипо привёз Радеку письмо от Троцкого, оппозиционеры узнали от сотрудника секретно-политического отдела ОГПУ Рабиновича, втайне разделявшего взгляды оппозиции. Рабинович, как и Блюмкин, был расстрелян без суда. «Вина Радека по своей тяжести была равносильна тому, как если бы он сделался агентом-провокатором советских карательных органов… Старые большевики — даже те из них, кто никогда не имел ничего общего с оппозицией,— начали бойкотировать Радека и перестали с ним здороваться» [282] Там же. .

В статье, опубликованной в дни процесса 16-ти, Радек, похваляясь своей ролью доносчика в деле Блюмкина, внёс новый нюанс в рассказ о встрече Блюмкина с Троцким. По его словам, Троцкий уговорил Блюмкина организовать транспорт нелегальной литературы в СССР. Радек рассказывал и о том, что в 1928 году Троцкий готовил побег за границу, «уговаривая меня и других сделать то же самое, ибо без заграничного центра ничего не выйдет». «Я ужаснулся,— прибавлял к этому Радек,— от мысли о действиях под охраной буржуазных государств против СССР и саботировал попытку побега» [283] Известия. 1936. 21 августа. .

В преддверии своего ареста Радек неоднократно обращался с письмами к Сталину, в которых заверял его в своей невиновности. Он, по-видимому, предполагал, что ему придётся сыграть позорную роль в очередном процессе. Когда его уводили в тюрьму, он на прощанье сказал дочери: «Что бы ты ни узнала, что бы ни услышала обо мне, знай, я ни в чём не виноват» [284] Огонёк. 1988. № 52. С. 29. .