Вадим Роговин - 1937

Таков был тот идеологический фон, на котором развернулся февральско-мартовский пленум ЦК.

Первым пунктом повестки дня пленума было «дело тт. Бухарина и Рыкова». Рассмотрение этого дела призвано было служить проверкой участников пленума и одновременно должно было преподать им внушительный урок — показать, что любой член или кандидат в члены ЦК, отвергающий предъявленные ему обвинения, будет тем не менее неминуемо отправлен своими товарищами на эшафот.

За день до открытия пленума было принято постановление Политбюро: «Политбюро отклоняет предложение т. Бухарина не сообщать Пленуму ЦК его заявление о „голодовке“ и рассылает его заявление всем членам ЦК ВКП(б), ибо считает, что Политбюро не может и не должно иметь секретов от ЦК ВКП(б)» [503] Вопросы истории. 1992. № 2—3. С. 43. . Под влиянием этого постановления Бухарин принял решение явиться на пленум, не прекращая голодовки. Как рассказывал членам своей семьи И. А. Пятницкий, Бухарин, появившись в зале, где собрался пленум, «стоял среди всех, обросший бородой, в каком-то старом костюме… никто с ним не поздоровался. Все уже смотрели [на него], как на смердящий труп» [504] Доднесь тяготеет. Вып. 1. С. 283. .

Перед открытием пленума Бухарин встретил в вестибюле Рыкова который сказал ему: «Самым дальновидным из нас оказался Томский» [505] Ларина A. M. Незабываемое. С. 350. . Утрата Рыковым всяких надежд на благоприятный исход их дела во многом была вызвана тем, что накануне пленума ему были устроены очные ставки с его бывшими ближайшими сотрудниками Нестеровым, Радиным, Котовым и Шмидтом. В присутствии Сталина и других членов Политбюро участники очных ставок показали, что после 1929 года «центр правых» продолжал свою работу и в 1932 году выработал программу, авторство которой в целях маскировки было приписано Рютину.

Пленум открылся докладом Ежова, который рассказал, как Наркомвнудел выполнял решение предыдущего пленума о продолжении расследования дела Бухарина и Рыкова. Ежов назвал многие имена лиц, давших «исчерпывающие показания о всей антисоветской деятельности правых», подтвердивших и дополнивших «большим количеством новых фактов» обвинения, предъявленные Бухарину и Рыкову. Как бы предвосхищая вопрос о достоверности этих показаний, Ежов специально подчеркнул, что члены Политбюро на очных ставках неоднократно спрашивали арестованных, не оговаривают ли они Бухарина и Рыкова. В ответ на это, по словам Ежова, все арестованные «целиком подтвердили свои показания и настаивали на них» [506] Вопросы истории. 1992. № 4—5. С. 4, 12. .

На основе этих «неопровержимых показаний» Ежов объявил, что в 1930 году оформился нелегальный центр правых, выработавший установки на террор, организацию «дворцового переворота» и кулацких восстаний. Ежов назвал большое количество террористических групп, организованных этим «центром», множество имён их участников, а также утверждал, что массовые забастовки рабочих в Иванове и Ивановской области, прошедшие в 1932 году, были «искусственными» и инспирированными «правыми» [507] Там же. С. 11, 13, 15. .

Вслед за Ежовым выступил с содокладом Микоян, который сообщил: «вся бухаринская группа сидит в тюрьме, почти все признались, что они были двурушниками, врагами, потому что они учились у Бухарина». Объединяя имена Троцкого, Зиновьева и Бухарина, Микоян утверждал, что «они создали новый тип людей, извергов, а не людей, зверей, которые выступают открыто за линию партии,., а на деле ведут беспринципную подрывную работу против партии».

Назвав голодовку Бухарина «политической демонстрацией» и «наглым ультиматумом», Микоян с особенной злобой говорил о том, что Бухарин в своём заявлении пленуму допустил «выпады по адресу аппарата Наркомвнудела», используя «троцкистский метод опорачивания аппарата» [508] Там же. С. 16—18, 21. .

После выступления Микояна слово было предоставлено Бухарину, который по-прежнему исходил из посылки, что ещё можно доказать свою невиновность высшему партийному форуму, раз тот собрался для разбора его дела. В начале речи Бухарин попытался объяснить мотивы своей голодовки и отказа явиться на пленум, но уже при этом столкнулся с градом озлобленных или насмешливых реплик, ставивших целью перевести его объяснения из трагической тональности в комическую:

Бухарин: Товарищи, я очень прошу вас не перебивать, потому что мне очень трудно, просто физически тяжело, говорить… я четыре дня ничего не ел, я вам сказал, написал, почему я в отчаянии за неё (голодовку) схватился, написал узкому кругу, потому что с такими обвинениями… жить для меня невозможно.

Я не могу выстрелить из револьвера, потому что тогда скажут, что я-де самоубился, чтобы навредить партии; а если я умру, как от болезни, то что вы от этого теряете?

Смех. Голоса с мест : Шантаж!

Ворошилов : Подлость! Типун тебе на язык. Подло. Ты подумай, что ты говоришь.

Бухарин : Но поймите, что мне тяжело жить.

Сталин : А нам легко?

Ворошилов : Вы только подумайте: «Не стреляюсь, а умру».

Бухарин : Вам легко говорить насчет меня. Что же вы теряете? Ведь, если я вредитель, сукин сын и т. д., чего меня жалеть? Я ведь ни на что не претендую, изображаю то, что думаю и то, что я переживаю. Если это связано с каким-нибудь хотя бы малюсеньким политическим ущербом, я безусловно, всё что вы скажете, приму к исполнению. ( Смех .) Что вы смеетесь? Здесь смешного абсолютно ничего нет [509] Там же. С. 24. .

Отвечая на обвинения Микояна в дискредитации и «запугивании» ЦК, Бухарин подчёркивал, что в своём письме он ставил под сомнение не решение ЦК, которое по его делу ещё не принято, а методы ведения допросов следователями, на которых не могут не влиять статьи партийной печати, где его вина объявляется уже доказанной.

Свою вину Бухарин соглашался признать лишь в том, что в прошлом он иногда заступался за своих учеников, потому что у него «было дурацкое смешение личных отношений с политическими». Все же остальные обвинения, содержавшиеся в показаниях против него, он категорически отвергал, ссылаясь на многочисленные противоречия между разными показаниями и на то, что «все троцкисты — врождённые негодяи» [510] Там же. С. 25—26, 33. .

В оспаривании аргументации Бухарина инициативу взял на себя Сталин, задававший вновь и вновь Бухарину вопросы о мотивах, по которым арестованные давали против него показания.

Сталин : Почему должен врать Астров? Слепков почему должен врать? Ведь это никакого облегчения им не даст?

Бухарин : Я не знаю…

Сталин : Я извиняюсь, но можно ли восстановить факты? На очной ставке в помещении Оргбюро, где вы присутствовали, были мы — члены Политбюро, Астров был там и другие из арестованных: там Пятаков был, Радек, Сосновский, Куликов и т. д. Причём, когда к каждому из арестованных я или кто-нибудь обращался: «По-честному скажите, добровольно ли вы даёте показания или на вас надавили?» Радек даже расплакался по поводу этого вопроса — «как надавили? Добровольно, совершенно добровольно».