Коллектив авторов - Нравственность капитализма. То, о чем вы не услышите от преподавателей

Глобализация – явление не новое. Это просто современный термин, обозначающий вековечный путь человечества, стремление людей улучшить свое положение за счет обмена и специализации в мировом масштабе. Кроме того, глобализация – синоним мира. Вспомним мудрое замечание великого французского экономиста Фредерика Бастиа: если границы не пересекают товары, их рано или поздно пересекут солдаты.

Марио Варгас Льоса

Наиболее эффективные нападки на глобализацию, как правило, связаны не с экономической тематикой, а с социальными, этическими и прежде всего культурными вопросами. Эти аргументы звучали во время беспорядков в Сиэтле в 1999 году, отдавались эхом в Давосе, Бангкоке и Праге. Вот их суть: стирание национальных границ и формирование мира, взаимосвязанного через рынки, нанесет смертельный удар региональным и национальным культурам, а также традициям, обычаям, мифам и нравам, определяющим культурную идентичность каждой страны или региона. Поскольку большинство стран мира не способно сопротивляться вторжению культурных продуктов из развитых стран, а точнее, из единственной сверхдержавы – Соединенных Штатов, неизбежно следующих в хвосте у гигантских транснациональных корпораций, им в конечном итоге будет навязана североамериканская культура, нивелирующая мир и вытаптывающая пышную «поросль» культурного многообразия. Так все другие народы, а не только малочисленные и слабые, утратят свою идентичность, свою душу, и будут низведены до колониальных подданных образца XXI века – зомби или карикатурных подражаний культурным нормам неоимпериализма, который будет не только править миром за счет капитала, военной мощи и научных знаний, но и навяжет другим свой язык, образ мысли, убеждения, наслаждения и мечты.

Эта антиутопия, кошмарная картина мира, теряющего из-за глобализации свое культурное многообразие, «экспроприированного» в культурном плане Соединенными Штатами, – удел не только левых политиков, ностальгирующих по Марксу, Мао или Че Геваре. Подобная обвинительная истерия, порожденная ненавистью и злобой по отношению к североамериканскому гиганту, проявляется и в развитых странах, среди культурных народов, во всех политических кругах – левых, правых, центристских.

Особенно вопиющий характер она носит во Франции, где государство то и дело разворачивает кампании в защиту французского «культурного своеобразия», которому будто бы угрожает глобализация. Множество интеллектуалов и политиков выражают тревогу в связи с тем, что страну, породившую Монтеня, Декарта, Расина и Мольера, давно уже ставшую законодательницей мод в одежде, мысли, искусстве, кулинарии и всех духовных сферах, могут завоевать «Макдоналдс», «Пицца Хат», «Кентукки Фрайд Чикен», рок, рэп, голливудские фильмы, джинсы, кроссовки и футболки. Результатом этого страха стало, например, щедрое субсидирование французскими властями отечественной киноиндустрии и требования введения квот, предписывающих кинотеатрам показывать определенное количество французских фильмов и ограничивающих импорт американской кинопродукции. Подобные опасения также побуждают муниципальные органы издавать грозные постановления, устанавливающие высокие штрафы за рекламные объявления, в которых язык Мольера «загрязняется» англицизмами. (Впрочем, гуляя по Парижу, любой может убедиться, что этим предписаниям никто особенно не следует.) По этой причине Жозе Бове, фермер и самозваный борец против la malbouffe («гадкой пищи»), стал во Франции настоящим народным героем. (Теперь, когда его осудили на три месяца тюрьмы, популярность Бове, скорее всего, только усилилась.)

Хотя лично я считаю такие доводы культурного порядка против глобализации неприемлемыми, необходимо признать, что в них есть и несомненное зерно истины. Нынешнее столетие, тот мир, в котором нам предстоит жить, будет менее живописным, в меньшей степени окрашенным местным колоритом, чем тот, что мы оставили позади. Праздники, одежда, обычаи, церемонии, ритуалы и верования, в прошлом обеспечивавшие фольклорное и этнологическое разнообразие человечества, уходят в прошлое или сохраняются лишь у меньшинств: основная часть общества отказывается от них в пользу иного образа жизни, более соответствующего реалиям нашего времени. Этот процесс охватывает все страны мира – где-то он идет быстрее, где-то медленнее. Но связано это не с глобализацией, а с модернизацией, по отношению к которой первая является следствием, но не причиной. Конечно, можно сожалеть по поводу этого процесса и испытывать ностальгию по прежнему образу жизни, который – особенно задним числом – кажется полным веселья, оригинальности и красок. Но этот процесс неизбежен. Тоталитарные режимы в таких странах, как Куба и Северная Корея, опасаясь за собственную судьбу, отгораживаются от мира, запрещают все, что связано с современностью. Но даже они не способны помешать постепенному проникновению современности в эти государства, подрыву их так называемой культурной идентичности. Возможно, в теории страна и способна сохранить эту идентичность, но лишь в том случае, если она – подобно некоторым племенам, затерянным в глубине Африки или Амазонии, – полностью самоизолируется, прервет все обмены с внешним миром и будет жить по принципу автаркии. Но подобное сохранение культурной идентичности отбросит эту страну назад, к первобытному образу жизни.

Да, модернизация означает исчезновение многих аспектов традиционной жизни. Но одновременно она дает новые возможности, обеспечивая продвижение всего общества вперед. Поэтому, имея свободу выбора, народы, порой вопреки желаниям своих лидеров и интеллектуалов-«почвенников», без колебаний отдают предпочтение модернизации.

Обвинения в адрес глобализации и доводы в защиту культурной идентичности отражают статичное представление о культуре, лишенное исторической основы. О каких культурах можно сказать, что они со временем не претерпевают никаких изменений? Чтобы их назвать, необходимо искать примеры среди малочисленных и примитивных общин, живущих в пещерах, поклоняющихся грому и звероподобным божествам и из-за собственной дикости крайне незащищенных от эксплуатации и истребления. Все другие культуры, особенно те, что имеют право называться современными и «живыми», эволюционировали до такой степени, что в них трудно узнать их собственные черты пятидесяти-семидесятилетней давности. Особенно эта эволюция бросается в глаза в таких странах, как Франция, Испания и Англия, где за последние пятьдесят лет произошли столь глубокие и явные изменения, что Марсель Пруст, Федерико Гарсиа Лорка и Вирджиния Вульф не узнали бы общество, в котором они родились и обновлению которого столь способствовали их труды.