Юрий Скуратов - Путин – исполнитель злой воли

Иногда мне удавалось выкроить минуту-другую в очень плотном рабочем графике и сделать небольшие записи в дневнике, сейчас они помогают мне в работе над этой книгой.

Ну вот, например, запись, сделанная 5 августа 1996 года, уже после выборов, после победы Ельцина в тяжелой выборной борьбе.

«Первоначально наша встреча должна была состояться в 12.00 в Кремле. Однако утром мне позвонили из секретариата Ельцина и сказали, что встреча переносится в Барвиху. Час встречи – тот же самый, 12.00».

В Барвиху я приехал минут за пятнадцать до аудиенции, рассчитывал собраться с мыслями, отряхнуться, но, к моему удивлению, меня сразу же повели к Борису Николаевичу. У дверей я увидел Татьяну и Наину Иосифовну. Лица – встревоженные.

– Борис Николаевич чувствует себя не самым лучшим образом, – сказала Наина Иосифовна. – Он сегодня очень плохо спал. Постарайтесь его не перегружать. Ладно?

Через несколько дней должна была состояться инаугурация, и я понимал, в каком состоянии сейчас находится президент.

Я постарался успокоить супругу президента.

– Не тревожьтесь, Наина Иосифовна, упадок сил после такой гонки бывает у всякого бегуна, некоторые после финиша даже двигаться не могут.

– Эльдар Рязанов тоже рассказывал, что после съемок всякого фильма он делается похожим на выжатый лимон, совершенно без сил. Так, наверное, и здесь, – сказала Наина Иосифовна.

– Да, Юрий Ильич… Закройте же наконец вопрос о коробке из-под ксерокса, – тем временем попросила Татьяна Борисовна, – и… насчет Чубайса. Это очень здорово беспокоит и меня, и…

Она хотела сказать «и – папу», но смолчала, и я прошел к президенту.

Ельцин стоял у стола. Медленно, как-то старчески, боком, развернулся, подал мне руку.

– Поздравляю вас, Борис Николаевич, с победой на выборах, – сказал я.

Он улыбнулся, медленным, заторможенным, будто бы чужим движением показал мне на стул.

Я стал произносить какие-то совершенно необязательные слова, потом добавил, что постараюсь не загружать его делами… В ответ Ельцин посмотрел на меня и одновременно сквозь меня, и сказал, что в принципе его сейчас волнует один вопрос… Он взял папку, лежавшую перед ним на столе, и спотыкаясь, по слогам, безжизненным голосом прочитал, что было написано на обложке: «О неудовлетворительной реализации Указа президента Российской Федерации о мерах по борьбе с фашизмом и другими проявлениями политического экстремизма». Он еле-еле справился с текстом, спотыкался, останавливался, глотал буквы… Половину слов он просто не выговорил.

В ответ на мои возражения президент картинно, будто русский богатырь, подбоченился:

– Я неудовлетворен вашим докладом.

Ну что ж, он – президент, он имеет право так говорить. А с другой стороны, кто-то постоянно подсовывал ему эти бумаги, кто-то специально подкладывал топлива в костер, на моей памяти это уже второй разговор с Ельциным на эту тему. На одной из прежних встреч он прямо, без всяких лишних слов, предложил «бартер»: он подписывает указ по освобождению Паничева, главного военного прокурора, а я в ответ возбуждаю уголовное дело против партии коммунистов. В «Независимой газете» в то время как раз прошла большая публикация о вооруженных формированиях коммунистов – якобы появились такие…

Но это были всего лишь слухи. От «бартера» я отказался.

Могло быть и другое объяснение недовольства президента. В частности, я, например, не согласовывал с ним возбуждение уголовного дела о «коробке», возбудил уголовное дело по своей инициативе, и это могло заесть президента, вот он и решил одернуть меня, поставить, так сказать, на место.

– А теперь давайте ваши вопросы, – сказал мне президент.

У меня было несколько вопросов, которые мне надо было обсудить, но я помнил о предупреждении Наины Иосифовны и Татьяны и честно говоря, хотел было воздержаться. Согласую, мол, их в другой раз, либо по телефону…

– Давайте, давайте, – повторил Ельцин.

Я попросил «добро» на проведение совещания по коррупции, сказал, что при обновлении правительства надо будет избавиться от недобросовестных, мягко говоря (а на деле от обычных воров и хапуг), чиновников, затем доложил о проблемах, связанных с правами военнослужащих, а также с предстоящим 275-летием российской прокуратуры…

Президент слушал, не перебивал меня, – вообще создавалось впечатление, что он «вчитывается» в текст, который слышит, анализирует его по ходу, но когда я перешел к конкретным делам и начал говорить о «коробке», он неожиданно тихим твердым голосом произнес:

– Может, хватит?

Я тут же свернул разговор. Подарил ему книгу по истории прокуратуры «Под сенью русского орла» и собрался уходить. Он пытался взять мои бумаги, книгу и папку с «мерами по борьбе с фашизмом», сложить в одну кучу, но не смог – у него тряслись руки, у него сильно тряслись руки. В конце концов все-таки собрался, встал, попрощался со мною – причем сделал это довольно дружелюбно.

Возвращался молча. Должен признаться, разговором и увиденным я был удручен, если не сказать больше – подавлен. До инаугурации остается всего несколько дней, а президент в таком состоянии. А если он упадет во время церемонии?..

Мои опасения усугубились после встречи с Бородиным. Павел Павлович сказал, что было уже несколько моментов, когда президент терял контроль над собой и погружался в состояние полной прострации. Миронову, начальнику медслужбы, он сказал: «Мы с тобою знаем друг друга уже сорок шесть лет!» Хотя знакомы они были от силы лет пять.

При встрече с Черномырдиным он все время твердил о каком-то сервизе. ЧВС никак не мог понять и потом долго пытал Бородина: что за сервиз? Тот тоже ничего путного не мог сообщить, он просто не знал, о чем идет речь.

Намечалась встреча с белорусским президентом Лукашенко, и Черномырдин, видя немощность Ельцина, предложил:

– Может, я заменю вас, Борис Николаевич?

Ельцин враз потяжелел лицом, в глазах у него возник беспокойный свинцовый блеск.

– Вначале я, а уж потом – вы… Понятно?

Да, все было понятно. Куда уж больше! Ельцин не хотел ни на мгновение, ни на секунду упустить власть…

Но вернемся на «круги своя». Паничева, конечно, освободили – об этом, кстати, я до сих пор жалею, но уголовное дело по коммунистам я возбуждать не стал. Не за что возбуждать. Из разговора того я сделал вывод, что бывший коммунист Ельцин стал патологическим антикоммунистом, преображение завершилось. Хотя это было печально: Борис Николаевич, как президент, должен был ко всем относиться одинаково ровно.

К разговору о «коробке» в доме Ельцина возвращались, как я понял, периодически, «коробка» уже навязла у него в зубах, поэтому и реакция была такая негативная: «Может, хватит?» Раньше, когда мы это обсуждали, он всякий раз говорил: «Как решит прокуратура, так и будет». Мне он сказал совершенно однозначно: «Действуйте по закону…»