Даниил Краминов - Сумерки в полдень

За ужином они разговаривали мало, хотя Елена немного соснула и выглядела отдохнувшей и свежей. Красивые губы опять стали яркими, в глазах появился ласковый и насмешливый блеск, но она оставалась молчаливой и необычно тихой, точно оробевшей. Лишь раз она вспомнила, что вот так же вдвоем они сидели однажды в Берлине.

— Вечером мы вдвоем ни разу не сидели, — уточнил Антон.

— Разве? — Она удивилась. — А мне почудилось, что мы уже не первый раз ужинаем вдвоем.

— С нами был Хэмпсон.

— Ах да, верно, с нами был Хью, — вспомнила Елена и задумчиво добавила: — Бедный Хью…

— Почему же он бедный? — поинтересовался Антон.

— Так… — Елена немного помолчала, рисуя что-то черенком ножа на скатерти; потом, положив нож, подняла глаза на Антона. — А знаешь, ты совершил преступление, оставив нас в воскресенье вдвоем с Хэмпсоном.

— Мне показалось, что тебе хотелось этого.

— Мне нет, но я видела, что ему хочется остаться вдвоем, и не стала его разочаровывать.

Антон обеспокоенно тронул руку замолчавшей Елены.

— Он плохо вел себя?

— Нет, он был безукоризнен во всех отношениях, — ответила Елена, улыбнувшись. — Повел меня обедать в ресторанчик недалеко от нашего дома, а потом отвез на такси куда-то на окраину Лондона к матери. Мать сказала, что сразу узнала меня: Хью так много рассказывал ей о своей русской знакомой.

— И что же вы там делали? — настороженно спросил Антон.

— Ничего. Пили чай, говорили о погоде, а потом Хью вызвал такси и отвез меня домой.

Антон побарабанил пальцами по столу.

— Не думал, что ты решишься на это.

— Я тоже не думала, — отозвалась Елена тихо, — а вот решилась.

Сразу же после ужина Елена пожелала остаться одна, но, простившись с Антоном у двери в свою комнату, почти тут же выскочила в коридор с восторженным криком:

— Оно пришло! Пришло под самые окна!

— Кто? — удивился Антон, еще не успевший открыть свою дверь.

— Да море же! Море! — радостно воскликнула Елена. — Оно плещется под самыми окнами.

Она схватила Антона за руку и потащила в свою комнату, Антон подошел к распахнутому окну и едва не отпрянул назад: огромное черное море швыряло крутые волны в каменный парапет берега. Гранитный барьер отражал их, заставляя отваливаться и падать назад в море, бросавшее волны вновь и вновь, и только белые космы пены перелетали через барьер и звучно шлепались на каменные плиты «променада», проложенного между берегом и домами. Засветившись под высокими фонарями необыкновенной белизной, они тут же исчезали, оставляя после себя лужи.

— Да, море вернулось, — произнес Антон. — Теперь оно несколько часов будет биться о берег, а потом опять убежит от него.

— Пойдем посмотрим, — попросила Елена.

— Можем и пойти, — отозвался он не очень охотно.

— Но только скорее! — поторопила она. — Ну, скорее же!

Они вышли на «променад». На улице, было сыро, ветрено, гирлянды фонарей, свисавших с высоких столбов, как большие ландыши, покачивались, и светлые круги постоянно двигались, и вместе с ними будто покачивалось и двигалось все: и стены отелей, и каменные плиты под ногами. Елене захотелось подойти к морю поближе, но волна, ударившись в гранитную стенку и взвившись высоко, бросила на них пригоршни соленых брызг, обдав с головы до ног. Они отскочили и засмеялись. Однако Елена, едва отряхнувшись, снова потянула Антона к парапету, и новая волна еще раз умыла их соленой водой. После этого они стали держаться подальше, зачарованно наблюдая, как лохматые спины волн взлетали, чтобы засветиться на мгновение под фонарями, и падали в бурную черноту по ту сторону гранитной стенки.

Вдоль высоких, беспрерывно тянувшихся домов — это были отели, опустевшие после окончания курортного сезона, — Антон и Елена прошли не менее двух километров, пока не кончилась гранитная стенка. Берег загибал тут в море и скрывался во тьме, и лишь белая кромка прибоя, едва видневшаяся в темноте, обозначала границу между сушей и морем.

— Еще девчонкой, — заговорила Елена, глядя в море, — я с мамой почти каждый год ездила на юг и в ветреные дни целыми часами сидела на берегу и смотрела, как набегают волны. Спокойное море было скучным, как спящий человек, и я уходила в горы. Они волновали меня, приводили в восторг.

Антон посмотрел на нее сбоку. Капюшон плаща, наброшенный на голову, скрывал ее глаза, и Антон видел лишь прямой, с маленькой горбинкой нос и красивые полные губы, искривленные печальной улыбкой.

— Чем же они тебя волновали?

— Своей необычностью. Тем, чего под Москвой и вообще на равнине не увидишь.

— Ты, кажется, любишь все необычное?

Она коротко взглянула на Антона.

— А кто этого не любит?

— Да, конечно, всем хочется необычного, — согласился он. — Хотя, конечно, не сверхнеобычного. Крайности ведь тоже пугают или отталкивают.

— Нет, я всегда хотела именно сверхнеобычного, — сказала она, продолжая глядеть в море. — И только сверхнеобычного. И вопреки уверениям моей матери и Юлии я никогда не соглашалась с тем, что лучше синица в руки, чем журавль в небе. И когда мать назвала Володю Пятова, который предложил мне руку и сердце, синицей, которая лучше недосягаемого журавля, я возмутилась, разругалась с мамой, потом с Володей, и мы разошлись.

— А с Володей-то из-за чего? — удивленно воскликнул Антон.

Случайно проговорившись, Елена выдала тайну странных отношений между нею и Володей, которая озадачивала Антона.

— Когда он пожелал узнать, из-за чего я поссорилась с мамой, и я ему ответила, он только усмехнулся: «Синица, так синица, я в журавли не рвусь».

— И из-за этого у вас все расстроилось?

— Нет, с этого началось, — тихо проговорила она. — Сперва я возмутилась тем, что он соглашается быть синицей, а потом просто вознегодовала, когда Володя не приехал к нам на дачу в день моего рождения, хотя я ждала его с утра и до самой ночи. Наутро я послала ему письмо, что не желаю его больше знать и прошу меня своими извинениями или объяснениями не беспокоить. Лишь год спустя, после того как он уехал в Германию, я узнала от Игоря Ватуева, что Володя не мог приехать ко мне: ему дали важное и срочное задание, с которым он справился лишь к двум часам ночи.

Антон снова посмотрел сбоку на ее четко обрисованный профиль.

— Можно один вопрос?

— Можно, — разрешила она, но, не дав задать его, сказала: — Любила ли я его? Наверно, любила. Одно время, как мне тогда казалось, очень. Во всяком случае, после я сравнивала всех мужчин, которые ухаживали за мной, с ним, и все они казались мне куда хуже его.

— Все, кроме Виталия Савельевича? — спросил Антон, стараясь не выдать иронии.

— Да, кроме него, — ответила она. — Он показался мне необыкновенным. — Она помолчала немного и добавила: — Да он и есть необыкновенный.