Даниил Краминов - Сумерки в полдень

Совершенно неожиданно встретился с Федором Бахчиным, приехавшим в Москву на совещание. Перед поездкой он побывал в Большанке, виделся с твоими. Родители и братья твои живы и здоровы. Федор настроен хорошо: урожай вырастили богатый, хотя убрать все вовремя не удалось — немало молодых колхозников призвали в армию, да и машины забрали, а без машин при нынешнем безлошадье хлеб далеко не увезешь. Ожидание войны, как видишь, сказалось и на наших деревнях. На мой вопрос, не собирается ли Федор воспользоваться пребыванием в Москве, чтобы поговорить в Тимирязевке об аспирантуре, тот отмахнулся: «Сейчас не до аспирантуры! Работать надо».

Приехал он в Москву с женой: она побывала у Дубравиных и осталась недовольна и Юлией Викторовной, и Катей, и сказала, что любой другой на твоем месте не оставил бы свою невесту с этой, как она выразилась, «изысканной паразиткой».

Антон прервал чтение, подумав, до чего же точно определила Сима Бахчина сущность Юлии Викторовны.

«В последние дни, — читал дальше Антон, — мы часто встречались с Тербуниным, говорили о разных делах, включая, конечно, обстановку в Европе, а вчера вспомнили о тебе. Он показал мне сообщение в газете о том, что наше правительство приветствует готовность Англии действовать в случае германского нападения на Чехословакию вместе с нами и французами, и предположил: «А не результат ли это стараний вашего друга и моего знакомого Антона Карзанова?» Я пообещал спросить тебя, так ли это. Впрочем, я согласился с Тербуниным, что перед лицом обнаглевшего Гитлера у нас и у англичан нет иного выхода, как только действовать совместно. Надо сказать, что готовность англичан многих у нас обрадовала. Мне, например, страшно не нравятся легкомысленные разговоры о том, что мы одни, да еще малой кровью справимся с Гитлером, варшавскими полковниками и сухопутным венгерским адмиралом, вместе взятыми. Тербунин не очень высоко оценивает вермахт, правда, оговариваясь, что знает о нем еще мало, но считает, что драться нам одним и дорого и бессмысленно. На нашей стороне, конечно, чехи с их хорошо подготовленной вооруженной армией, но чехословацкая верхушка, по его словам, вряд ли захочет сражаться вместе с нами. К несчастью, мнение свое Тербунин высказал не только мне. «Бдительные» люди доложили об этом нашему комкору. И сейчас Тербунин ходит из одного кабинета в другой, доказывает, что он вовсе не хотел «сеять недоверие к союзникам»… Вот такие у нас дела.

Чертовски хотелось бы встретиться с тобой и поговорить обо всем. Ты ведь теперь много знаешь.

Обнимаю тебя.

P. S. Только что сообщили, что отправляют в Смоленск, а оттуда в Белорусский военный округ, там формируются новые пополнения».

Не сразу отложил Антон письмо Ефима: кусочки жизни, отраженные в нем, были отрывочны, и все же нетрудно было догадаться, что на Родине готовились к войне, конечно, менее шумно, чем в Англии, но широко и досконально. Намек на чехословацкую верхушку, которая не желает и, наверно, не будет драться, заставил Антона вторым открыть письмо Сашки Севрюгина из Праги. Оно начиналось жирно подчеркнутым обращением.

«Здравствуй, Антон! Вообще-то говоря, мне не следовало бы писать тебе, потому что ты не ответил на мое первое письмо, — начал Севрюгин. — Видимо, на тебя, как и на Мишку Горемыкина, влияет скверный английский климат, и ты легко забыл как своих друзей, так и обещание писать. Не вздумай ссылаться на почту: она ходит в эти тревожные недели по главным европейским столицам довольно часто, особенно пока наш нарком находится за границей. Теперь о деле.

Обстановка в Чехословакии тревожная, сложная и не очень понятная. Армия поставлена под ружье, и после мобилизации вооруженные силы приближаются к миллиону человек, что, как говорят знатоки, равно или даже превышает нынешний состав германской армии. Конечно, долгой войны с Германией Чехословакия не выдержит, но сумеет сдержать натиск до того времени, пока союзники с востока и запада двинут свои силы.

Однако новое правительство, хоть и возглавляется генералом, боится войны с Германией и готово избежать ее любой ценой. Оно обрушивается не на тех, кто саботирует военные приготовления и проповедует соглашение с Гитлером, а на тех, кто требует подготовить страну к войне, вооружить народ, призвать его к защите независимости и свободы.

Президент Бенеш спрятался в своем дворце, избегает появляться на людях, не хочет обратиться к народу и воодушевить его. Изредка он публикует заявления, призывая к спокойствию и дисциплине и туманно намекая на то, что у него есть план спасения Чехословакии. А поскольку стало известно, что специальный самолет ждет президента на ближайшем аэродроме в полной готовности — летчики посменно дежурят в кабине пилота круглые сутки, — то по Праге пошла шутка, что у «президента не план, а аэроплан», который доставит его за границу.

Вчера Бенеш принял нашего полпреда (я сопровождал его). Москва поручила узнать, каковы намерения Чехословакии после гитлеровского ультиматума. Коренастый, плотный, с нездоровым желтым лицом и мутными припухлостями под глазами, Бенеш подвел полпреда к большому окну и показал на Прагу, лежавшую по ту сторону Влтавы. Было погожее предвечерье, купола соборов сверкали, верхушки каштанов на улицах и парках, позолоченные осенью, яркими пятнами выделялись среди серых каменных зданий, и город казался поразительно тихим, мирным и красивым. «Неужели кто-нибудь хочет, чтобы этот город был разрушен?» — драматически спросил он. Полпред ничего не ответил: он вообще не выносит риторики. Тогда сам президент с пафосом произнес: «Народ святого Вацлава, Яна Гуса и Жижки не позволит этого! Никогда!» — «Господин президент, — сказал полпред, — мы не сомневаемся в решимости чехословацкого народа. Мне поручено узнать о намерениях вашего правительства». — «Намерения моего правительства соответствуют настроениям и желаниям народа», — напыщенно ответил президент. «Что же мне передать моему правительству?» — спросил полпред. Президент повернулся спиной к решетчатому окну и оперся о подоконник. «Мы полны решимости отразить угрозу, но…» — Бенеш надолго умолк. «Что «но», господин президент?» — напомнил полпред. «Но мы не начнем войны, — торжественно провозгласил Бенеш. — Нет, не начнем. Я не сделаю первого выстрела и не войду в историю как человек, который начал новую европейскую войну. Я предоставляю эту честь господину Гитлеру». Он оторвался от подоконника и, подвинувшись почти вплотную к полпреду, сказал, понизив голос: «Но дело в том, господин посол, что Гитлер тоже не хочет этого… Он избегает сделать этот роковой выстрел первым». — «Насколько известно, — сдержанно проговорил полпред, — немецкие вооруженные силы захватили несколько ваших пограничных городов». — «О нет! О нет! Вы ошибаетесь, господин посол, — торопливо опроверг Бенеш. — Наши города захвачены «свободным корпусом» Генлейна». — «Но ваши же газеты, господин президент, сообщают, что этот «свободный корпус» сформирован из германских эсэсовцев и находится под командованием офицеров вермахта», — напомнил полпред. «Все равно, это не вермахт, это не Гитлер! — убежденно, даже со страстью возразил Бенеш. — Гитлер боится сделать первый выстрел…»