Даниил Краминов - Сумерки в полдень

— Откуда? Из тюрьмы?

Юрген ответил не сразу. Он посмотрел на Бухмайстера, потом на Пятова, точно спрашивал, стоит ли рассказывать Антону свою историю. Бухмайстер решительно наклонил голову с короткими и редкими седыми волосами.

— Это было пострашнее тюрьмы, — проговорил наконец Юрген. — Много страшнее. В тюрьмах казнят по приговору суда. Там, где был я, убивали медленно и мучительно, стараясь продлить страдания и агонию жертвы и садистски этим наслаждаясь.

— Где ты был? И кто эти садисты?

Юрген кивнул головой, показывая куда-то за окно.

— Они… — зло произнес он.

Вероятно, ему тяжело было вновь вспоминать во всех деталях пережитое, но Юрген все же последовательно и точно рассказал Антону свою страшную историю.

Вернувшись из Москвы, Юрген пошел в редакцию журнала «Борец», который когда-то был создан им вместе с его студенческими друзьями — поэтом Лангером и художником Вернером. Журнал был маленький, читателей имел не так уж много, но он ядовито высмеивал нацистов, и штурмовики несколько раз громили редакцию. Друзья, издававшие журнал без Юргена, готовили новый номер; им хотелось, как они говорили, «крикнуть во весь голос именно теперь», когда нацисты заглушили голоса почти всех своих противников. Юрген написал статью, в которой, подражая Гитлеру («Я… я… я…») и от его имени сказал немцам, что их ожидает с приходом фюрера к власти. Едва журнал появился в свет, дом, где находилась редакция и такая же маленькая типография, окружили эсэсовцы. Ворвавшись в помещение, они переломали все столы и стулья — страсть к разрушению была у них манией, — разбили пишущие машинки и печатные машины, рассыпали наборные кассы и сожгли бумагу. Избив издателей, они бросили их со связанными руками на дно грузовой машины и, сидя на их спинах, доставили в особый эсэсовский лагерь под Берлином. На ночь их оставили в мокром подвале, а утром вытащили во двор, обнесенный высокой стеной. Вдоль стены стояли лицом к лицу две шеренги эсэсовцев; каждый держал на правом плече ременную витую плетку со свинцовым наконечником.

— Ну, борцы, посмотрим, на что вы способны, — обратился к ним главарь эсэсовцев. Он показал через плечо на шеренги своих подручных. — Вам назначается три «круга почета». Тот, кто сумеет устоять на ногах, вернется в подвал, кто упадет, пусть пеняет на себя и обращается к господу богу, чтобы он принял его душу…

Трое эсэсовцев сорвали с арестованных одежду, и Юрген впервые увидел, какими худенькими мальчишками были его друзья. Отец, считавший, что настоящий немецкий мужчина должен быть крепок как духом, как и телом, позаботился о физическом развитии Юргена, и рядом с ними Юрген выглядел здоровяком. Он двинулся к шеренге первым, но эсэсовец остановил его и ткнул кулаком в худую и впалую грудь Герда Лангера:

— Первым ты!..

Лангер сказал друзьям «Прощайте!» и побежал между шеренгами. Плетки взвивались и опускались на его спину, издавая страшные чавкающие звуки. Красные полосы вспухали на худой и белой спине. Лангер добежал до стены и повернул назад. Он бежал, нагнув голову, и Юрген не видел его лица. Лишь у самого края шеренги Герд поднял голову, словно хотел в последний раз взглянуть на солнце, поднявшееся над крышей дома, в подвале которого они провели ночь. Сильный удар плетью по шее заставил его закрыть от боли глаза, он упал под ноги палачей.

— Ага, не выдержал! — злорадно прокричал их главарь и с силой ударил упавшего носком сапога в лицо.

Эсэсовцы бросились на Лангера. Они били его рукоятками плеток и топтали ногами, пока не превратили лицо, да и все тело в кровавое месиво. Приказав оттащить труп в сторону, главарь подошел к стоявшим рядом, плечом к плечу, Юргену и Клаусу Вернеру. Эсэсовец, переводя взгляд с одного на другого, долго решал, кого послать на смерть следующим. Наконец его кулак уперся в грудь Вернера, веселого, жизнелюбивого художника, карикатуры которого неизменно вызывали смех: даже у злодеев он умел находить смешные черты.

— Ну что ж, настал мой черед, — проговорил Вернер. — Жаль только, что не смогу нарисовать эти морды — лучших карикатур на человекоподобных зверей не было бы.

Вернер пробежал до стены и обратно, побежал бы еще раз, но, как и Лангер, был сбит тем же сокрушительным ударом плети по шее. И тот же страшный конец…

Ненависть и презрение к этим мучителям поглотили все чувства Юргена, он почти не замечал первых ударов. Он пробежал раз, пробежал второй, пробежал и третий. Его ненависть к этим тупым, искаженным садистским наслаждением мордам была так велика, что он побежал в четвертый раз и, добежав до конца шеренги, повернул, чтобы бежать в пятый раз. Главарь эсэсовцев остановил его. «На сегодня хватит! — крикнул он. — Посиди в подвале, помечтай в темноте. Завтра или послезавтра мы тебе устроим еще пробежку». Когда Юрген, спускаясь в подвал, шагнул на первую ступеньку, палач стеганул его плетью по голове с такой силой, что отсек ему ухо.

— Отсек ухо? — в ужасе воскликнул Антон.

— Да, — подтвердил Юрген и, повернувшись к Антону, приподнял левой рукой светлые, вьющиеся волосы: верхняя часть уха была срезана, как бритвой. Юрген опустил волосы и пригладил их.

Потрясенный рассказом, Антон молчал. Смотрел на Юргена и молчал.

— Спасло меня то, — вновь заговорил Юрген, — что второй пробежки не было. Иначе я не был бы тут — они убили бы меня, как убили Герда и Клауса. Мать вовремя добралась до адмирала Леветцова, он приказал доставить меня в тюрьму, а оттуда несколько недель спустя меня отпустили, предупредив, чтобы духа моего не было в Берлине.

И Юрген исчез из Берлина, гонимый одной жаждой, одним желанием, одной мыслью — отомстить за смерть друзей, за свои муки, за муки многих других ни в чем не повинных людей. Юрген решил поступить в армию — тогда она была независима и нацисты побаивались ее. Но в офицерскую школу его не приняли — оказался «неблагонадежным». Пользуясь связями матери, он пробился в школу морских летчиков, блестяще окончил ее, но офицерского звания не получил: «неблагонадежен»! Его взяли военным переводчиком: ведь он владеет английским, французским, испанским и русским языками. Лишь после женитьбы он смог выбраться из маленького приморского городка в Берлин: у жены оказались влиятельные родственники, они устроили его в министерство военной авиации и облегчили получение офицерского звания.

— Ты офицер?

— Обер-лейтенант.

— Ну а как же твоя ненависть к убийцам друзей? — настороженно спросил Антон. — Осталась прежней? Или?..

Тонкие губы Юргена плотно сомкнулись, глаза засверкали тем холодным стальным блеском, который поражал Антона еще во время московских встреч.

— Если бы не было ее, этой ненависти, я давно бы покончил с собой, — проговорил он, понизив голос, точно не хотел, чтобы сидевшие рядом слышали его. — Давно бы!