Пирс Рид - Женатый мужчина

Многие знакомые Джона Стрикленда ни за что не поверили бы, что новый автомобиль ему не по средствам. Он специализировался на лицензионных делах, дающих наиболее щедрые гонорары, и слыл среди своих коллег едва ли не самым преуспевающим адвокатом. Он усвоил манеру держаться уверенно, с сознанием правоты своего дела, что начисто сбивало с толку юрисконсультов из местных ассоциаций и вынуждало муниципальных чиновников давать разрешение на ночные клубы, «игорные лавки» и бинго-залы [7] Азартная игра типа лото. в явно неподходящем для этого месте. По этой причине владельцы пабов, почасовых отелей и «игорных лавок» не скупились на гонорары, а его клерк умел запросить, и в начале семидесятых Джон зарабатывал без малого пятнадцать тысяч фунтов в год. И если, несмотря на это, он не мог позволить себе новый автомобиль, то лишь потому, что оказался зажатым между противоположными идеалами общества, в котором жил: с одной стороны, он вел псевдоаристократическую жизнь, общепринятую как стиль, к которому надлежит стремиться, с другой — власти подвергали его налогообложению, исходя из того, что, коль скоро они не в состоянии сделать бедных богаче, можно по крайней мере обеднить богатых — конечно, не действительно богатых, тут у властей руки коротки, а вот таких работающих буржуа вроде Джона Стрикленда. Таким образом, налоги были главной статьей его расходов. Затем шли два его дома: две тысячи фунтов он отдавал строительному обществу, которое ссудило ему пятнадцать тысяч на покупку дома в Лондоне, тысячу — страховой компании в счет выплат по второй закладной на коттедж в Уилтшире. Тысяча фунтов уходила на питание, пятьсот — на «воль-во», триста — на отопление лондонского дома, триста — на пенсионные отчисления, четыреста пятьдесят — на отпуск за границей, еще двести пятьдесят — взнос в клуб, двести двадцать два фунта — за электричество, сто девяносто — за телефон, сто восемьдесят — взносы за лондонский дом, девяносто — взносы за загородный коттедж, сто двадцать — на взносы в социальное страхование, двести — на страхование жизни в пользу Клэр в случае его смерти, четыреста — на оплату за обучение детей; и хотя в семье никто не пил — ни он, ни жена, разве что в компании, — они тратили четыреста фунтов в год на спиртное, главным образом на джин и привозное бордо для гостей. К этому следует добавить лондонские цены в ресторанах, билеты в театр и кино, да еще от случая к случаю — в оперу; одежда детям, расходы на их собственный гардероб, рождественские подарки, подарки ко дню рождения, да мало ли на что приходится тратиться. Отсюда ясно, почему Джон Стрикленд не мог себе позволить новый автомобиль.

Он встретил Клар в торговом центре, взял у нее покупки, и они пошли к машине.

— Только что видела Масколлов, — сказала она, назвав знакомую семью; как и Дэнси, те переезжали на лето в Северный Норфолк. — Они приглашают нас на ужин.

— Когда?

— Завтра.

— Генри и Мэри здесь?

— Все здесь.

Они подошли к машине.

— Ты помнишь Джилли? — спросила Клэр.

— Дочь Годфри?

— Ну да. Так вытянулась, просто не узнать.

— Сколько же ей сейчас?

— Лет шестнадцать-семнадцать. Теперь понятно, почему Гай зачастил туда.

Домой они вернулись к обеду, и все снова собрались за столом на кухне — эксцентричный отставной генерал, его героическая супруга, модная дочь, разгильдяй сын, унылый зять и непоседливые внуки. Еда. Питье. Пастушья запеканка [8] Картофельная запеканка с мясным фаршем и луком. . Сидр. Тушеный чернослив. Раздумье. Обмен репликами.

Затем время потянулось томительно медленно. Юстас отправился читать и спать в гостиную. Клэр с матерью собрались пойти с детьми на пляж. Гай зашагал в гараж к своему мопеду, а Джон пошел в библиотеку выкурить голландскую сигару, еще раз перечитать «Гардиан» и пофантазировать о том, чем Масколлы попотчуют их завтра за ужином. Так он провел минут двадцать и, покончив с сигарой и газетой, решил еще немного почитать. Поднялся, зевнул и, лениво почесывая живот, двинулся к книжным шкафам красного дерева. Что выбрать из этой тысячи книг, расставленных как попало вперемешку с собраниями сочинений Диккенса, Скотта, Дюма и Уил-ки Коллинза, он решил не сразу, но только не толстый роман. Последние годы в школе и все время, пока Джон учился в университете, он регулярно читал французские и русские романы, но потом адвокатура и семейные дела привели к тому, что он ограничил круг чтения газетами «Таймс», «Ивнинг стандард», журналом «Экономист», воскресными приложениями, ну и, конечно же, делами, которые готовили ему поверенные, да книгами по специальности. Если ж он и обращался теперь к беллетристике, то разве что во время отпуска, да и то постепенно переключился на биографии и мемуары. Он разделял обывательскую точку зрения, что романов нынче никто не читает, а если кто и читает, то исключительно легкие, развлекательные.

Он поискал глазами что-нибудь новое, и взгляд его остановился на корешке с заглавием «Смерть Ивана Ильича». Иван Ильич? Имя какое-то знакомое — то ли советский диссидент, то ли мексиканский гуру-сыроед; Джон потянул книгу с полки, раскрыл и прочел, к вящему своему разочарованию, что это повесть Льва Толстого, по которой и назван небольшой томик.

В свое время Джон читал Толстого — «Войну и мир», «Анну Каренину», даже «Воскресение», — и ни малейшего намерения перечитывать классика русской словесности у него сейчас не было; но раз уж это повести, а он давненько не читал ничего из беллетристики, то можно пробежать глазами хоть одну из них и скоротать время до чая.

Открывался сборник «Семейным счастьем» — оптимистическое название, под стать настроению. Он уселся в коричневое, неряшливо зачехленное кресло у окна и принялся читать: «Мы носили траур по матери, которая умерла осенью, и жили всю зиму в деревне, одни с Катей и Соней…» Мысли перебегали с одного на другое — пастушья запеканка, которую подали к обеду, как там дети на берегу моря, все ли с ними благополучно, — тем не менее он пролистал тридцать страниц и, дойдя до замужества героини, задремал. Сидел ублаготворенный, в приятной истоме. Пусть он не мог вообразить себя «немолодым, высоким, плотным» героем рассказа, зато ему в героине виделась Клэр. «В груди у меня было такое полное счастье… счастье…»

Проснулся он примерно через полчаса и продолжил чтение. Небо за окнами затянуло тучами, в комнате, как и у рассказчика, краски мрачнели. Брак, начавшийся так счастливо, обернулся иной стороной. Между мужем и женой начались сцены, которые воскрешали в памяти Джона перепалки между ним и Клэр, — и он с возрастающей досадой начал понимать, что в названии заложена ирония. Он злился на Толстого: никогда бы не взялся читать эту историю, знай, что она столь пессимистична.