Александр Эткинд - Толкование путешествий

Взяв лунную метафору у Розанова, Набоков развивает ее значение. Заимствование мотива символизирует ссылку на его источник и актуализирует общее понимание проблемы, как оно разработано предшественником. Упоминание лунного света не просто указывает на однополую любовь, но и напоминает о розановском понимании ее отношений с культурным творчеством.

Лужин замечателен шахматным талантом, удобной идиомой для самоцельного культурного делания. Его творческая биография начинается шахматной игрой с соблазнительной родственницей [897] Эта тетя флиртовала с маленьким Лужиным, научила его играть в шахматы и находилась в любовной связи с его отцом. Не та же ли фигура воспроизведена Набоковым в тетушке Мод («I was brought up by my dear bizarre aunt Maud»)? Возможно, на ту же тетушку — первую совратительницу, первую музу — указывают особенные метафоры, которыми описывает свои ранние вдохновения Шейд: «One day, when I’d just turned eleven […] There was a sudden sunburst in my head […] Like some little lad forced by a wench With his pure tongue her abject thirst to quench, I was corrupted, terrified, allured» (В переводе Веры Набоковой последняя строка передана как «и изумление длится, и не проходит стыд»; ср. с чувствами Лужина, когда он застал отца с тетей: «он очень удивился, и стало ему почему-то стыдно»). Такое понимание воспитательной практики тетушки Мод сближает Шейда с Лужиным и с Лолитой; значит, у детского совращения бывает и счастливый конец. См.: Набоков. Защита Лужина // Собрание сочинений русского периода. Т. 2. С. 346; Nabokov. Pale Fire. 1990. P. 38; Набоков. Бледный огонь. С. 34. Попытку доказать биографическую реальность совращения юного Набокова его дядей см.: Brandon S. Centerwall. Hiding in Plain Sight: Nabokov and Pedophilia // Texas Studies in Literature and Language. Vol. 32, 3. 1990. P. 469–484. На мой взгляд, такая гипотеза недоказуема и не нужна; набоковский мотив совращения (в ключевых текстах всегда гетеросексуального) воспроизводит детскую фантазию, не обязательно реализованную. и кончается самоубийственным бегством от жены. Сексуальность и талант Лужина — сообщающиеся сосуды. Его энергия переброшена в шахматы, и в отношениях с любящей женой он импотент. Жизнь Лужина сопровождают странные и, наверно, нереализованные отношения с его тренером и покровителем, Валентиновым. Этот герой был любителем Востока (его фамилия, может быть, отсылает к известному Валентину, основателю гностицизма; на указательном пальце у Валентинова «перстень с адамовой головой», 351). Лужин чувствовал к нему «несчастную любовь», а когда Валентинов бросал его, он давал Лужину денег, «как дарят опостылевшей любовнице». У Валентинова была «своеобразная теория, что развитие шахматного дара связано у Лужина с развитием чувства пола», — и менее своеобразная практика: «боясь, чтобы Лужин не израсходовал драгоценную силу […] он держал его в стороне от женщин» (360). Вся история — яркая и, в целом, доверчивая иллюстрация розановских идей о соотношении творчества и сексуальности. Сублимация происходит не под влиянием отца и общества, но в силу тяготения к мужчине. В решающий момент нас ждет отсылка к источнику: «полновесная луна» освещает любовную сцену, в ходе которой Лужин и его будущая жена убеждаются в его импотенции. Луна предвещает победу в шахматах и поражение в жизни, но читатель узнает об этом позже. Речь идет о встрече с невестой накануне свадьбы.

Она опять сидела у него на коленях […] Но луна вышла из-за угловатых черных веток, — круглая, полновесная луна, — яркое подтверждение победы, и когда наконец Лужин повернулся и шагнул в свою комнату, там уже лежал огромный прямоугольник лунного света, и в этом свете — его собственная тень (374–375).

Между тем отец Лужина пишет повесть о сыне. «Он умрет молодым», рассуждает он, замыслив убить Лужина в своем тексте раньше, чем это сделал сам Набоков. Нарративная ситуация хотя и не получает развития, но напоминает двойственную структуру Бледного огня. В предисловии к Защите Лужина, написанном вскоре после Бледного огня, Набоков предпочел Защиту всем своим русским книгам: между двумя романами, разделенными больше чем тридцатилетней дистанцией, существуют удивительные пересечения [898] В «Смотри на арлекинов!» приводится список произведений героя, который в общем соответствует произведениям Набокова. «Защита Лужина» в этом списке переименована в «Полнолуние» (1929): тема оставалась важна для позднего Набокова. .

В Машеньке Ганин любит девушку своей юности и, мечтая о встрече, отказывается от преследующих его женщин. Когда-то он встречался с Машенькой в тишине парка, но близость не состоялась, и Ганин «покатил в лунную мглу». Прошло много лет, и он вновь ждет Машеньку. Ночь перед встречей он проводит, мирно выпивая в комнате у танцоров-гомосексуалистов. «В комнате был бледноватый, загробный свет, оттого что затейливые танцоры обернули лампу в лиловый лоскуток шелка». Ганин все повторяет стихи поэта, который умирает в этой же комнате: «Над опушкою полная блещет луна, Погляди, как речная сияет волна» [899] Подтягин повторяет штампы русского романса; ср. у Капниста: «Уже со тьмою ночи Простерлась тишина, Выходит из-за рощи Печальная луна». «Машенька» цитируется по: Собрание сочинений русского периода. Т. 2. С. 99, 114, 112. . Наутро он отказывается от встречи с Машенькой и, поигрывая мышцами, остается один. Его жизнь полна приключений, но отношения со старым поэтом были, кажется, самой глубокой из его связей.

В «Весне в Фиальте» бисексуальный Фердинанд сосет «длинный леденец лунного блеска, специальность Фиальты». Влюбленный в его жену рассказчик, напротив, переживает солнечное состояние, предвосхищающее похожие экстазы Шейда [900] «Внезапно я понял то, чего, видя, не понимал дотоле […]: белое небо над Фиальтой незаметно налилось солнцем, и теперь оно было солнечное сплошь, и это белое сияние ширилось, ширилось, все растворялось в нем, все исчезало» (Собрание сочинений русского периода. Т. 4. С. 581). . В Себастьяне Найте рассказчик осознает свое чувство к Себастьяну, когда читает его роман «Обратная сторона Луны». В «Истреблении тиранов» рассказчик задумывает убийство диктатора, которым настолько одержим, что перестает отличать себя от него. Разбираясь в этом комплексе гомоэротики и нарциссизма, рассказчик вспоминает, конечно, луну:

…мной овладело ужасное, чем-то во сне многозначительное чувство, от которого я сразу проснулся — в моей нищей комнате, с нищей луной в незанавешенном окне.

«Я вял и толст, как шекспировский Гамлет», рассказывает наш герой; и это самоописание переходит в уже знакомую, но тем более неожиданную метафору: «о, Гамлет, о, лунный олух» [901] Набоков В. Весна в Фиальте и другие рассказы. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1956. С. 181, 184, 192. .