Ольга Чигиринская - Россия как нарциссическое расстройство личности, Украина как нарциссическая травма

Думаю, это было неизбежно. Когда народ начинает всерьез считать себя богоподобным, он скатывается туда, куда скатился и самый знаменитый персонаж, впервые заявивший о своем богоподобии. Падение Российской Империи было грандиозным — но большевики восстановили Империю и вновь спустили ее на воду вместе с нарциссизмом, потому что куда ж без главного двигателя-то. За 73 года их правления этот двигатель окончательно пошел вразнос. Отрыв от реальности и самоуничтожение народа, как следствие, пошли эпическими темпами. Именно при большевиках наконец стало ясно, что быть русским — означает быть никем, всего лишь материалом для великих социальных экспериментов. Сам концепт народа-мученика раскрутился на всю железку: счет убитым, замученным и погибшим в войнах пошел на миллионы, причем даже миллионы можно подсчитать с точностью до «плюс-минус лапоть». Ценность человеческой жизни упала в ноль, но величие Первого Государства Рабочих и Крестьян возросло до абсолюта. Если бы Сталище не изволило сдохнуть, черт знает что могло бы стрястись.

Его смерть оттянула, но не остановила развал СССР. Он был нарцисс, мегаломаньяк — но не он создал эту систему нарциссического мученичества, он был подобран и взращен ею. И система продолжала воспроизводить себя после его смерти, как это обычно бывает с нарциссизмом, от поколения к поколению: родители калечат детей, дети — внуков и так далее. Я застала самый конец, когда отрыв идеологии от реальности стал уже некомпенсируемым. Учителя на политинформациях рассказывали, как несчастны наши сверстники в Италии и США — а на переменах торговали друг у друга итальянские сапожки и американские джинсы. Мы обязаны были верить, что живем в лучшей стране мира, в то время как все вокруг нас кричало об обратном.

Вы знаете, чем оно кончилось.

Хотя оно, сцуко, не кончилось…

Да, ремарка в сторону. Нынешние националисты вельми порицают большевичков за «денационализацию» русских, превращение их в «клей» многонациональной советской державы. Но если пристально всмотреться в историю, становится видно, что ничем другим русские и не были при царях. Им просто разрешали осознавать свою роль клея и гордиться ею.

И еще одна ремарка в сторону. Русские добродетели, превозносимые классиками, направлены, как правило, «вверх» и «вовне». Достоевский рассказывал о севастопольских солдатах, которые спасали в первую голову раненых французов, а потом уж своих: «русского-то всякий подымет, а француз-то чужой, его наперед пожалеть надо» и патетически вопрошал: «Разве тут не Христос, и разве не Христов дух в этих простодушных и великодушных, шутливо сказанных словах?» Впору биться головой об стену — нет, чувак, тут ни разу не Христос, Христос указал бы прежде на тех. Кто сильней страдает, без различия «свой-чужой». Тут именно нарциссическая показуха перед чужими, когда «на миру» и с одобрения начальства работает правило «сам погибай, а товарища выручай», а «где все свои», как в «После бала» — «умри ты сегодня, а я завтра». И господин Лосский, чтоб ему земля была пухом, обожает ссылаться на Наполеона, англичан и разных прочих шведов как на свидетелей превосходства русского духа. «Корреспондент английской газеты, видя подобные случаи, выразился: „это армия джентльменов“. Пушкарев в своей статье о большом диапазоне добра и зла в русском народе приводит ценные цитаты о поведении русских на войне из книг англичан, профессора Пэрса, Мэкензи Уоллеса и Альфреда Нокса. Пэрс пишет о „простой доброте русского крестьянина“; „эти качества подлинного русского народа займут свое место среди лучших факторов будущей Европейской цивилизации“. То же пишет и Уоллес: „нет класса людей на свете более добродушного и миролюбивого, чем русское крестьянство“. Нокс говорит: „Русское крестьянство существенно миролюбивое и наименее империалистическое в мире“.

Солдаты Советской армии нередко вели себя отвратительно, — насиловали женщин, грабили всё, что нравилось им. Не только солдаты, даже и офицеры отнимали у всех часы. Интересно однако наблюдение профессора психологии Братиславского университета в Словакии. Он встретил Советскую армию в деревне, где жили его родители, и близко наблюдал поведение русских солдат. „Они ведут себя, как дети“, говорил он, „награбят много часов, а потом и раздают их направо и налево“».

Если присмотреться к добродетелям, которые так превозносят в русском народе, мы увидим, что это добродетели солдата. Храбрость, стойкость, терпение, великодушие и милосердие — но самое главное: подчинение.

Цари разрешали русскому народу черпать в этом основания для нарциссической гордости. Большевики тоже — только они распространили это на весь «многонациональный советский народ», что обидело русских, тут же выбив у них из-под ног почву исключительности.

Но постсоветское правительство обидело их сильнее всего. Оно объявило о прекращении противостояния и ограбило дарагих рассеян в лучших чувствах, лишив источника нарциссической грандиозности. Ельцин мог бы расстреливать каждый год по парламенту — и ему бы простили, если бы он по-прежнему раздувал кадило русского/советского национального превосходства над прочими народами. Но он оставил россиян наедине с осознанием ничтожности, и вот за это, не за что-либо еще, его будут проклинать, пока не сойдет в могилу последний «рожденный в СССР».

Вы все еще помните метафору насчет грузовика с говном и турбины?

Она оказалась не такой уж метафорической.

Итак, по итогам дискуссии с Якобинцем и тем еще парнем у меня случился вот этот самый вполне полезный инсайт насчет того, почему я никогда не обращалась к своему «внутреннему русскому». Потому что в этой субличности нет ничего позитивного. Не в том смысле, что «только негатив», а в том, что она вообще не наполнена никаким содержанием, пустотна. Быть русским — это значит быть каким? Делать что? — нет ответа. Причем эта пустотность ощущается не как «отсутствие ощущений», а вот именно как дыра в вакуум, куда начинает затягивать людей и вещи в фантастическом кино, когда образуется пробоина в обшивке корабля. У нее один, единственный, но очень настойчивый зов: слиться с другими русскими и стать частью чего-то «большого и чистого».

У меня было время, когда я этому соблазну поддалась. Ну, почти поддалась. Кто меня давно знает, помнит «имперский период», когда я хвалила Рыбакова и была за интеграцию Украины с Россией.

Спасли меня две вещи. Первая: Римско-Католическая церковь. То есть, тягу к «большому и чистому» может утолить любой «изм», дырку между подсознательным ощущением собственной ничтожности и осознанным стремлением к грандиозности принадлежность к грандиозной группе затыкает хорошо. Но в данном случае Российско-Советская Империя с ее жалкими претензиями на «Третий Рим» разгромно проиграла в сравнении с собственно первым Римом.