Павел Шеремет - Случайный президент

Вообще же наше государство к вопросу захоронений расстрелянных подходит очень серьезно. Места захоронений выделялись на высоком правительственном уровне. Это все было настолько законспирировано! Специально — для того, чтобы пустить всех, кто заинтересуется, по ложному следу, — распускались слухи. Да вы что, если бы стало известно, где хоронят, на том месте такое бы началось!»

О «расстрельном» пистолете:

— Это серийный табельный пистолет для специальных операций. Туда входит обычный патрон Макарова, только пружины немножко другие. У этого пистолета малая убойная сила, и он производит мало шума. Предназначен только для выстрелов в упор, то есть для совершенно конкретных боевых действий. Если бы уж очень нужно было такой пистолет для каких-то учебных действий брать — министру бы со склада МВД чемодан таких привезли. А на складе Министерства обороны вообще какие хочешь лежат. Я сам потом еще два пистолета получил. По моему мнению, именно этот пистолет понадобился, чтобы придать убийствам ритуальный обряд — так сказать, законная расправа. И человека унизить до конца. Тем более что Сиваков — человек театральный, большой любитель эффектов. И еще. Думаю, с их точки зрения, именно этот пистолет не идентифицируется. Больше я не вижу никаких причин — в конце концов, человека можно и палкой убить. Не отметаю также версии о видеозаписи — кому-то эта запись должна была порадовать глаз. Шейман должен был потом посмотреть и оценить исполнение. А может быть, и Александр Григорьевич. Во всяком случае, я знаю, что смертные приговоры Александр Григорьевич подписывал именно 31 декабря. А потом поздравлял белорусский народ.

С пистолетом они, правда, перемудрили. Я ж не по устному распоряжению его выдавал. Дик — человек военный, он расписался в журнале. Он сам, кстати, начальник вооружения, и если бы я ему так выдал, без регистрации, он бы меня еще и уличил в нарушении инструкции. Кстати, это была большая ошибка — посылать Дика за пистолетом. Если бы пришел кто-то другой, я бы просто так пистолет дал. А пришел Дик, и я подумал: ага, провокатор. Он еще принес бумагу от замминистра внутренних дел Чванкина с резолюцией Кадушкина.

Кадушкин написал: «Товарищ Алкаев, решите вопрос положительно». А как мне еще решить вопрос? Я думал: может, для какой-то экспертизы, может, отстрелять — мало ли зачем он понадобился?

Дальше цепочка выстраивается такая: Дик относит пистолет Чванкину. Но ему этот пистолет сто лет не нужен — Чванкин ничего крупнее рогатки сроду в руках не держал. Какие, к черту, он может стрельбы организовывать? Короче, они так перешифровались, что вызвали у меня еще тогда большие подозрения.

Но инструкцию я не нарушил. Думал, пистолет берется для учений — в приказе, кстати, так и было написано. Никаких боеприпасов к нему мы не выдавали. Пистолет взяли 7 мая, а где-то в конце мая мне уже надо было с ним работать. Я спрашиваю Дика: «Где пистолет?» Он пошел к Чванкину и принес. Только одно было странно: впервые пистолет вернулся заржавленным. Наверное, где-то на болотах им пользовались, уронили и не почистили. Тогда, правда, я не придал этому значения: мало ли, думал, может, где-то по воробьям или по бутылкам постреляли — у нас, у офицеров, это в порядке вещей.

Есть еще одна штука, о которой я прежде не говорил. Таких пистолетов было два: один у меня, второй — у Вишнякова. Полковник Вишняков тогда командовал бригадой, которой сейчас командует Павличенко. Так вот, у Вишнякова был такой же пистолет. Он вообще очень порядочный офицер. Конвойщик. Его потом сместили, потому что конвойщики очень неудобные люди. Перед ним ставят задачу, а он спрашивает: «Позвольте уточнить, зачем это нужно». А танкисты не уточняют».

О Владимире Наумове:

— Помню, в апреле 2000 года ко мне пришел Наумов. По заданию президента интересовался директором цирка Бондарчук, которая тогда была арестована и содержалась у меня в СИЗО. Президент послал его разобраться. (Сиваков тогда уже ушел в отставку.) И я тогда спросил Наумова: может, это за спиной президента творятся такие дела? Я сказал ему: «Владимир Владимирович, вы у ног президента днем и ночью. Ближе никого нет. Может, он не знает?» И поделился подозрениями, которые у меня уже были. Я сказал, что убежден: Захаренко, Гончар и Красовский убиты. Рассказал ему про странные совпадения с выдачей пистолета в определенные дни, про подозрения насчет использования пистолета для убийств. Ведь только военный мог не знать, что этот пистолет идентифицируется. Он точно так же отстреливается, и пули хранятся в пулегильзотеке. Я Наумову все сказал: «Представь себе, Володя: находят труп, в нем пулю, по пуле устанавливают оружие, а этот пистолет хранится у меня. И что дальше? Через два часа меня арестовывают или вообще расстреливают в моей любимой тюрьме. И кто мне поверит, что я, человек, совершивший столько „заказных убийств“, не убивал этих троих? Найдут кучу свидетелей, еще и моих ребят пару подкупят». Наумов говорит: «Я тебя понимаю, у меня у самого такой случай был. Получил как-то раз пять автоматов, а из них буквально через месяц на белорусско-литовской границе в Мядининкае литовских таможенников застрелили. Хорошо, успел справку получить, а то сам сидел бы». Я просил Наумова спросить у президента, может, он не знает, что за его спиной происходит. Я считаю, что президент стал заложником ситуации. Если бы не лез в уголовные дела сам, может, его имя и не связывали бы с преступлениями…

Наумов уверенно шел к раскрытию этих исчезновений. Я до сих пор не могу понять, почему ему не хватило ума пойти к президенту и спросить напрямую: замешан ли Шейман? Может, и я бы не стал писать свой рапорт — я ж не самоубийца, в конце концов. И Лопатик не самоубийца. Я писал рапорт потому, что считал Наумова честным человеком. Я ведь не в газету писал письмо! Знаете, как некоторые: захотел за границу — написал письмо в газету. Наумов все знал, но предпочел молчать, сделать вид, будто все забыл или вообще не знал. Ничего не поделаешь — сломался, получив должность. Ему этой должностью рот заткнули. Все-таки стал министром внутренних дел в 44 года! Впрочем, Берия стал министром государственной безопасности вообще в 32 года. Но это для него плохо кончилось.

Я сейчас назову людей, которые все знают и могли бы рассказать, но им мешает трусость. Наумов, Удовиков, Чергинец, Мацкевич, Лопатик, Куприянов, Бранчель. Рассказали бы всю правду Александру Григорьевичу — он бы сам повесился, и не нужно никакой атомной бомбы. Что стоило тому же Бранчелю не выбрасывать доказательства, а выделить все в отдельное производство? Испугался. Трусость не позволяет им всем ничего говорить. Каждому из них пора уже колготки покупать и поздравлять их с 8 марта»…