Юрий Пивоваров - Полная гибель всерьез

По глубокому убеждению К. Шмитта (см., например, его статью 1931 г. «Поворот к тотальному государству»), в XX столетии происходит постепенное превращение либерального государства в тотальное. Но процесс этот далеко не однозначный и противоречивый. По-настоящему поворот к тотальному государству осуществили лишь большевистская Россия и фашистская Италия. Остальные промышленные страны никак не могут расстаться с либерально-конституционалистскими идеями образца 1789 и 1848 гг. Те же огромные изменения, которые произошли в первой трети XX в. в экономической и социальных структурах, они пытаются «втиснуть» в конституционные рамки предыдущего столетия. Однако эти попытки, считает К. Шмитт, обречены на неудачу. Ведь в результате возникает государство, в основе которого находится все обостряющееся противоречие между нормами, ценностями и институтами XIX в. и современной эпохой. Или, иными словами, такое го сударство является продуктом этого противоречия.

Либеральный конституционализм, говорит К. Шмитт, есть правовое выражение дуализма государства и общества. Но в XX в. с этим дуализмом покончено. С одной стороны, социаль но ориентированное государство превратилось в экономичес кое государство, культурное государство, государство всеобще го благосостояния, государство-няньку, государство-поставщи ка. С другой стороны, «государство как самоорганизация обще ства» вторгается во все сферы социальной жизни. Нет больше различий между функциями государства и общества. Именно это — главная причина трансформации нейтрального либераль ного государства в тотальное.

К. Шмитт различает два типа тотальных государств — «в количественном смысле» и «в качественном смысле». Тотальное государство первого типа осуществляет экспансию во все области жизнедеятельности общества без исключения (пример подобного государства — Веймарская республика). Но эта экспансия есть результат слабости государства, результат его неумения дирижировать организованными интересами и группами. В конечном счете тотальное государство «в количественном смысле» попадает в ситуацию дезинтеграции государственной власти. Эта ситуация характеризуется возрастающей плюральностью моральных стандартов общества и одновременно децентрализацией власти государства. Происходит следующее: государство становится некоей совокупностью организованных социальных групп; эти группы делят между собой ранее единую государственную власть. Но дело здесь не только в самом факте децентрализации, плюрализации власти. Во-первых, единая и неделимая государственная власть со всех точек зрения (этической, политической, организационной) есть высший тип власти. И переход к любому другому типу власти — это сдача позиций, регресс, вырождение. Во-вторых, плюральный тип власти предполагает плюральностью моральных стандартов в обществе. Отныне в политической сфере нет примата морального долга индивида по отношению к государственной власти; отныне в моральном плане индивид ориентируется на те социальные группы, в которые он входит. А поскольку любой индивид может быть одновременно членом различных социальных групп, то он попадает в моральную зависимость сразу от нескольких центров политической власти. Но природа этих моральных связей релятивна, так как утрачен принцип иерархии. Ведь отказ от высшего типа власти — это и отказ от морального долга по отношению к ней, и отказ от идеи иерархии моральных обязанностей человека по отношению к социально-политическим институтам.

Тотальное государство «в качественном смысле» — ему отданы все симпатии К. Шмитта — использует возможности современной технологии для усиления собственной власти. Фашизм и коммунизм различными путями идут к одной цели — всевластию государства. В отличие от либерализма обе эти идеологии не только не отрицают «политическое», но ставят его во главу угла. Специфика «политического» выявляется прежде всего в дихотомии «друг — враг». Это, по К. Шмитту, политический эквивалент дихотомий «добро — зло» в морали, «прекрасное — безобразное» в эстетике, «выгодное — невыгодное» в экономике. Политику же он готов признать автономной сферой лишь в том смысле, что политические категории абсолютно самодостаточны и независимы от моральных, экономических и других категорий. К. Шмитт подчеркивает, что политический враг совсем не обязательно плох с моральной точки зрения или безобразен с эстетической, совсем не обязательно он соперник в хозяйственной сфере. Все дело в том, что он — «другой», «чужой» (мы уже касались этого).

Политические термины и категории, используемые и вводимые в научный оборот К. Шмиттом, имеют экзистенциальный, а не субстанциальный характер. Такова, разумеется, и дихотомия «друг — враг». Экзистенциальность этой дихотомии придает то, что политическая концепция, построенная на ней, открывает возможность убийства по политическим соображениям. В целом политическая мысль К. Шмитта представляет собой комбинацию экзистенциалистской «интенсивности» и милитаристской «борьбы». Все его теоретические построения — как ни у кого другого в XX столетии — пронизаны макиавеллистским духом. Политика — это поле битвы, на котором завоевывается власть, а затем используется без всяких оглядок на нормативные ограничения. Политика «очищается» от них, как от шелухи.

Однако, отбросив «покрывало нормативизма», К. Шмитт тем не менее не перестал быть нормативистом. Но это уже нормативизм особого рода: политический реализм в смысле Макиавелли, главенство реальной ситуации над нормой, «нормативизм фактического». В политической сфере К. Шмитт признает лишь два императива: войну (как между государством, так и внутри общества) и физическое убийство другого живого существа. Будучи же политическим экзистенциалистом, он постоянно продумывает экстремальные, «пограничные» политические ситуации. Более того, всякую политическую ситуацию К. Шмитт готов трактовать как «пограничную» или «ситуацию опасности». И в такой ситуации властное государство всегда превосходит правовое, которое по определению не может действовать вне правовых норм. Но в ситуации опасности это, по К. Шмитту, гибельно, поскольку единственное, что остается, — принять правильное решение и быстро выполнять его, не считаясь ни с чем (т. е. с нормами права). Именно здесь, полагает немецкий правовед, проявляется истинная природа государственной власти. Она — вне правовых норм, легальности, законности: вся она — в принятии решений. Этими решениями власть создает право, но, подчеркивает К. Шмитт, в самой ее природе правового начала нет.

После 1932 г. политико-правовая концепция К. Шмитта претерпевает серьезные изменения. И направление этой интеллектуальной эволюции далеко не случайно. В современную эпоху всякий последовательный мыслитель (а К. Шмитт был таковым), полностью отказывающийся от идеалов и ценностей либерализма (в той или иной его версии), правового государства, конституционной демократии и т. п., неизбежно должен прийти к тоталитаризму (в той или иной форме). Что касается К. Шмитта, то он, как известно, в 1933–1935 гг. был правовым идеологом гитлеровского режима. Именно в эти годы им формулируется новая теория: «Konkretes Ordnungsdenken». Понятие «Ordnung» становится центральной категорией этой теории. Она является альтернативной не только по отношению к либеральной доктрине, но и к его старой концепции децизионизма. На смену «отжившей» либеральной комбинации правового и властного государства, опиравшейся на дуализм государства и общества, пришло вождистское государство (Fiihrerstaat), основные принципы которого укладывались в две формулы, — «государство, движение, нация», и «фюрер защищает право». Разумеется, эта новая теория полностью порывает с традициями либерального конституционализма.