Борис Кагарлицкий - Левая политика. Текущий момент.

Начнём с того, что устойчивую ориентацию значительной части российских граждан на получение высшего образования нельзя считать просто блажью, странной особенностью менталитета или проявлением загадочной русской души. «Упрямство» россиян в отношении высшего образования позволило более или менее сохранить как саму эту систему, так и социальную самоидентификацию, позитивную социальную ориентацию большинства граждан, подвергнутых шоковой терапии. Нельзя забывать, что ориентация на получение образования создаёт и определённую структуру потребления: спрос на книги, компьютеры, Интернет и т. д. Сохраняется определённый тип поведения, который препятствует маргинализации населения, разрушению многих социально значимых связей и норм. Можно утверждать, что устойчивое стремление к высшему образованию во многом оказалось спасительным для общества. Отсюда не следует, конечно, будто наша система образования пережила кризис безо всяких негативных последствий. Точно так же я не утверждаю, будто советская система образования была безупречной. Дело лишь в том, что грядущие реформы ни одной проблемы российского высшего образования не решат, а многие меры — только их усугубят.

Итак, что нам грозит в связи с Болонским соглашением? Много говорится о единой системе оценки вузов, аккредитации, аттестации. Предполагается согласованная система стандартов процедуры оценки качества, создание системы оценочных агентств. Здесь очень уместен вопрос «А судьи кто?» Или, точнее: «А судьи для чего?» Одно дело — система формальных правил, позволяющих зарегистрировать диплом, без проблем получить его подтверждение. А другое дело — некая общая система правил, на основании которых вузу выставляется оценка — эта оценка учитывается при его финансировании, сказывается на его перспективах и т. д. В таком случае критерии не могут быть едиными не только в рамках общеевропейского пространства, но даже и в одной национальной системе образования. В любой системе есть элитные школы и вузы, выполняющие свою социальную роль, и есть, например, малые сельские школы, провинциальные вузы областного значения, выполняющие другую социальную роль, ничуть не менее значимую. Заметим, что в системе рейтингов вузов, применяемой в Болонском соглашении, МГУ им. М.В. Ломоносова занимает 132 место. Есть ещё ряд международных рейтингов в частности, журнала «The Times Higher Education», шанхайского университета Цзяо Тун и другие, в которых МГУ занимал и 67, и 93 и даже 112 место. Такой разнобой заставляет сомневаться если не в объективности, то в полезности подобной оценки.

Сопоставимость дипломов, о которой так пекутся реформаторы, не обеспечивается одними формальными мерами. На деле она может быть достигнута лишь в случае, если выпускник имеет возможность работать в науке, публиковаться, то есть предъявлять реальные свидетельства своей профессиональной состоятельности. Здесь важны и репутация образования той или иной страны, и состояние национальной экономики. Процесс трудоустройства зависит, в конце концов, далеко не только от того, как выглядит ваш диплом, но и от того, какова ситуация на рынке труда и внутрикорпоративные правила. Даже поверхностный анализ российской эмиграции показывает, что по факту наша система высшего образования неплохо котируется, причём, как говорит мой опыт общения с российскими гражданами, работающими за границей, их конкурентоспособность (любимое словечко министра А. Фурсенко) повышается именно благодаря широте полученных знаний. В отличие от западных коллег, являющихся «узкими» специалистами, россияне, получившие менее специализированное образование, готовы браться за что угодно — и у них почти всё получается. Другими словами, именно универсальность и известная методическая продуманность российской системы образования делают их «конкурентоспособными». Сегодня, однако, во имя «конкурентоспособности» универсальность заменяют «унификацией», а методическую продуманность отменяют ради «самоуправления студентов».

Последовательная реализация предусмотренных Болонским соглашением мер затрагивает и школьное образование. Например, надвигающийся переход к двухуровневой или двухступенчатой системе высшего образования. Введена такая система в России в 1996 году, фактически же возникла в 1989 году. Бакалавриат — это, по сути, общее образование с элементами высшего. Никакой ясности со статусом бакалавра нет, работодатели не спешат его признавать, нет ясности и на официальном уровне. Минтруда так и не смогло договориться с Министерством образования, оба ведомства претерпели реорганизацию, а воз и ныне там. Но главная беда не в разногласиях между чиновниками, а в том, что бакалавриат — вообще лишнее звено в российской системе! Потому-то и определить его место, функции и задачи никак не получается.

Программа нашей средней школы была задумана так, чтобы человек получил достаточное общее образование и профессионализировался в вузе. В 10 и 11 классах уже сейчас существуют специализированные программы, получающие всё большее распространение. Возникает вопрос: если человек уже подготовлен к специализации, зачем его опять четыре года учить по общей программе с элементами специализации? Потому что в школе сейчас учат плохо?

Распространение бакалавриата рано или поздно приведёт к упрощению школьного обучения — во имя здоровья детей, разумеется, что ещё существеннее уменьшит доступность по-настоящему хорошего образования. При упрощённой школьной программе знаний, необходимых для хорошего вуза, уже не получишь, дополнительные же занятия подорожают. К тому же их нужно будет больше. В реальности же двухступенчатая система снизит общий уровень образования и сократит его доступность, так как магистратура (следующая ступень, 2 года) пока предполагается не как автоматическое продолжение обучения, а как отдельная ступень. Бюджетных мест здесь будет значительно меньше. Формально введение бакалавриата объясняют тем, что-де сокращение на год срока обучения позволит молодым людям быстрее подготовиться к работе, да и в целом стоимость образования снижается. Однако чем же поможет такое ускорение молодым людям, если они окажутся невостребованными на рынке труда?

Ряд мер, предусмотренных Болонским процессом, вообще не учитывает сложившуюся систему распределения преподавательской нагрузки, организации работы вузов, сложившейся практики контактов преподавателей и студентов. Речь идёт о так называемых кредитах (учебных зачётных единицах), модульной системе обучения, когда студент сам формирует свою нагрузку и выбирает «тьюторов», то есть наставников, которые будут помогать в этом. А как быть с дискуссионностью многих проблем, с сосуществованием разных, порой противоречивых научных школ и концепций? Может быть, стоит вообще отменить науку как явление, плохо поддающееся унификации? Трудновато, на мой взгляд, будет студентам также самостоятельно составлять программу обучения. Нужно очень хорошо знать содержание профессии, суть квалификационных и профессиональных требований, хорошо разбираться в предлагаемых для изучения предметах, чтобы составить такую программу. Не знаю, как с этим справятся учащиеся, но чиновники не очень-то с этой задачей справляются, как я могу судить по учебным планам для некоторых недавно открытых специальностей.