Игорь Бунич - Меч президента

Решив, таким образом, финансовые и организационные вопросы, а также вопросы, связанные с боевой и политической подготовкой, РНЕ постепенно преодолевало необходимость самоизоляции и осторожно искала союзников. В мире все процессы идут одинаково: сперва деление, затем попытки слияния и так до бесконечности.

Хотя Баркашов и считал Илью Константинова «перекрасившимся еврейчиком», но не брезговал сидеть в президиумах на собраниях ФНС, а его «соратники», со свастиками на рукавах, стояли в почетном карауле, создавая всем партиям, входящим в ФНС, соответствующий имидж.

ФНС, как и всякое искусственное образование, потрясали внутренние противоречия, поскольку самые оголтелые безумцы, собравшись вместе, сразу делятся на радикалов и умеренных и служат легкой добычей для провокаторов всех мастей.

На последнем собрании ФНС Баркашов открыто обвинил всех присутствующих в «полной евреизации» и неспособности чем-либо заниматься, кроме словоблудия. Началась разборка: а чем, собственно занимается он сам? Мосты взрывает или пускает под откос поезда?

Было ясно, что международный сионизм уже накрыл своей сетью и ФНС, а потому «пребывание в нем оказалось несовместимым с высокими идеалами „Русского национального единства“. По слогу баркашовских документов становилось очевидным, что один из его „соратников“, сочиняющих заявления и призывы, ранее работал в отделе печати и информации где-нибудь в отделе печати и информации при ЦК ВЛКСМ.

Более-менее отношения складывались только с «Союзом офицеров» Терехова. Ультраправые группировки всегда тяготеют к армии, «слиться в экстазе», чему постоянно препятствуют ревнивые спецслужбы-кураторы. И это, кстати, не только в России.

КГБ деликатно, но непоколебимо перекрывал возможные контакты РНЕ с армией. Нежные мозги нашего офицерского корпуса могли не устоять перед искушением заменить красную звезду на «богородицкую», и тогда бед было бы не обобраться. КГБ хитро и ненавязчиво блокировал все каналы, по которым Баркашов пытался установить связи с армией, оставив ему возможность контакта лишь с «Союзом офицеров» подполковника Терехова. Да и тут не обошлось без трений. Весь офицерский корпус бывшей советской армии был воспитан на традициях Второй мировой войны и вид свастики, которая, по замыслу идеологов РНЕ, должна была вызывать трепет у евреев, их тоже не вдохновлял на подвиги. Офицерский корпус сверху донизу был слишком красным, а баркашовцы — слишком коричневыми и стихийное создание красно-коричневого устойчивого гибрида оказалось сложнее, чем многие думали.

Представители высшего армейского командования при виде свастики просто теряли самообладание. Многие из них были участниками Второй мировой войны, и сам вид свастики не вызывал у них других желаний, кроме желания немедленно открыть огонь. Это же касалось и ветеранов, устраивающих шумные шествия под «серпасто-молоткастыми» знаменами с портретами Ленина и Сталина, которые поначалу глотали пригоршнями валидол, когда в их колоннах неожиданно поднималось знамя со свастикой. Люди Баркашова терпеливо объясняли всем, желающим слушать, что свастика — это древний славянский символ, а у них на знамени и на рукавах вовсе не свастика, а «богородицкая звезда». Что такое «богородицкая звезда», плохо понимали не только ветераны, но и священники. Для многих поначалу было откровением даже то, что люди Баркашова — русские, а не заезжая банда из Германии.

Сам Баркашов к особой популярности не стремился. «Мое время еще не пришло, — говаривал он. — Но оно не за горами».

Телефонный звонок, раздавшийся в его штабе утром 22 октября, прозвучал набатом, и дал понять Баркашову, что его время настало.

Однако это его ничуть не обрадовало. Он стал быстро соображать, как объяснить «Совету „соратников“ столь резкую перемену планов. Ведь еще ночью было решено ни во что не ввязываться, а спокойно наблюдать, как обе стороны будут уничтожать друг друга морально и физически.

После недолгого раздумья выход был найден. «Нам предоставляется уникальная возможность раздобыть, и притом совершенно бесплатно, сколько угодно оружия из запасов Белого Дома». Это для совета. А с остальными можно не церемониться. Приказ вождя давно уже никто не смел обсуждать в РНЕ.

Сергей Бабурин никогда не чувствовал ранее такого прилива творческого вдохновения. Когда было объявлено о продолжении сессии Верховного Совета, он попросил слово одним из первых. В зале собралось около 120 человек. Все выглядели возбужденными и энергичными, несмотря на то, что многие провели бессонную ночь. На пустующих местах и на галерке собралось много посторонних людей, среди которых выделялась большая группа коммунистов во главе с Геннадием Зюгановым, который, не будучи депутатом, последнее время просто не вылезал из Белого Дома, инстинктом чувствуя приближение того самого хаоса, в котором коммунисты, как стервятники, всегда устраивают себе черное пиршество. Рядом с ним, что-то возбужденно рассказывая, сидел лидер фракции коммунистов в Верховном Совете Иван Рыбкин — бывший 2-й секретарь Волгоградского обкома КПСС, взлетевший в свое время вверх на знаменитой революции «вторых секретарей», инспирированной Михаилом Горбачевым.

Бросалось в глаза большое количество людей в камуфляже без знаков различия. Все они были, как правило, среднего или даже почтенного возраста, и «камуфляж» на них выглядел как-то странно, наподобие современной маскировочной сетки на пушке Бородинского боя.

Лидер «Фронта национального спасения» Илья Константинов сидел, откинувшись в кресле, скрестив руки на груди. Временами он теребил бороду, выдавая свое возбуждение.

Аудитория обязывала к сильному, в духе момента, выступлению, и Бабурин не разочаровал ожидания слушателей.

Темой его выступления было оглашение документа, именуемого «Законом о внесении изменений и дополнений в УК РСФСР», полностью отвечающим потребности дня. В новом законе, представленном Бабуриным на суд народных депутатов, предусматривалось в качестве ответственности за действия, направленные на насильственные изменения «конституционного строя», лишение свободы на срок от 6 до 12 лет, а если действия имели тяжкие последствия или были совершены должностным лицом — лишение свободы на срок от 10 до 15 лет или смертную казнь с конфискацией имущества.

Таким образом, президент Ельцин уже подпадал под расстрел с конфискацией имущества, что вызвало овацию в зале.

Театрально наклонив свой лик провинциального Мефистофеля, Бабурин переждал овацию и радостные крики народных избранников, а затем приступил к прочтению второго документа, который был не менее жестким, чем первый.