Анатолий Уткин - Мировая холодная война

Холодная война была сложным процессом, частью которого была психология, различное восприятие мира, иная мыслительная парадигма. Это была ошибка колоссальных пропорция, и сделали эту ошибку в Москве не более, чем создали ее в Вашингтоне. В данной книге мы пытаемся разобраться в причине этой ошибки, стоившей миру огромного напряжения и затрат, как минимум, десяти триллионов долларов за период 1945— 1991 гг.

Президент Рузвельт после нападения Германии на Россию написал адмиралу Леги, что «это означает освобождение Европы от нацистского доминирования. В то же время я не думаю, что нам следует беспокоиться о какой-либо возможности русского доминирования».

Но под влиянием победившего в «холодной войне» Запада само это явление — холодная война — подается как результат вторжения России во внешний для нее мир, как попытку Москвы завладеть контрольными позициями во второй половине 1940-х годов как в Европе, так и в Азии. Ничего не может быть дальше от правды, чем такое изображение периода, последовавшего сразу же после окончания второй мировой войны.

В поисках фундаментальных источников холодной войны мы должны обратить первостепенное внимание на интересы и позиции наций-государств, являющихся базовым фактором международной системы. Как определяет историк Ф.Н. Хинсли, «международная система независимых стран не может просто отставить свою первостепенную обеспокоенность в отношении интересов своего общества, конкурирующего с другими государствами». Этот императив приложим к государствам черпающим свое вдохновение из марксизма равным способом, как и к государствам, построенным на учении Локка — или на божьем промысле.

Прежде всего следует сказать, что любой серьезный историк неизбежно по ходу анализа Второй мировой войны делает вывод, что колоссальный конфликт создавал грандиозный силовой вакуум в Европе, и у всех наблюдателей исчезали сомнения в том, что мощь России и ее потенциал становились первостепенными факторами складывающейся в результате войны международной системы. Так, в частности, полагал американский президент Рузвельт. Он считал, что Россия более не может рассматриваться как аутсайдер мировой политики. В контексте ведущейся войны было ясно, что главным среди всех наземных фронтов является Восточный фронт. Через год после начала германского вторжения в СССР президент Рузвельт объявил, что «русская выдержка является главной силой союза».

Принятие на себя Советским Союзом основной ноши битвы с немцами конкретно означало возможность разительного уменьшения американских потерь. Русские заведомо брали на себя главную людскую ношу, а Америка тем временен окончательно выходила из кризиса и поразительно увеличивала военное производство. В сложившейся ситуации президент Рузвельт считал Советский Союз не неким социалистическим авангардом, а геополитическим фактором, имеющим свои интересы. Политика Москвы скорее похожа на политику царской России. Рузвельт подчеркивал важность государственных императивов, а не роль идеологии. Он считал ложным постулат, что жесткая внутренняя политика неизбежно ведет к жесткой внешней политике. Не видя в России революционный авангард, Рузвельт создал так называемую «ялтинскую аксиому» — Великий военный союз мог продолжать действовать и после окончания Второй мировой войны, подчиняясь обоюдоприемлемым нормам поведения. Рузвельт знал, что после окончания войны СССР будет поглощен задачами восстановления и будет отчаянно нуждаться во внешней помощи, ценя при этом стабильность, порядок, мир. Самый выдающийся президент США в ХХ веке считал предотвращение взаимного недоверия одной из главных своих задач.

ФДР постоянно настаивал на увеличении объема поставок по ленд-лизу и ускорении этих поставок. Он настаивал на высоком уровне постоянных контактов. После визита Гарри Гопкинса в Москву в июле 1941 г. Сталин все более виделся в Белом доме как реалист и рациональный политик. В Тегеране и Ялте это мнение укрепилось. «Одним из фундаментальных положений политики Рузвельта, — пишет американский историк Д. Ергин, — было признание жизненной важности того, что Соединенные Штаты должны иметь реалистичную оценку советской мощи и создаваемой им сферы влияния и отдавать „должное“ потребностям безопасности Сталина. Сферы влияния были не предметом фривольного выбора, но скорее основными данными системы международных отношений».

Но Рузвельту приходилось разговаривать на двух разных языках. Со Сталиным он говорил на языке политического реализма, а в США взывал к вильсоновскому мировому идеализму. С русскими он говорил на языке Великого Союза, основываясь на реальностях международной политики. В своей собственной стране он излагал свою программу на идеалистическом вильсоновском языке, получавшем все более широкое распространение. Смесь реальполитик и вильсонизма могла породить горючую смесь. 1 января 1945 г. Рузвельт сказал слова, важность которых трудно переоценить. «Оккупирующие силы владеют властью на территориях, где присутствуют их армии и каждый знает, что другие не могут изменить эту ситуацию. Русские владеют силой в Восточной Европе. Практично использовать нашу силу только с целью несколько улучшить ситуацию». Что же касается всемирной организации, то «единодушие практически является строго необходимым». Мир такой, какой он есть. Россия определяет свою безопасность по своим границам. Спорить с ней по некоторым вопросам не только безнадежно, но и опасно пытаться подчинить русских американской воле.

Довольно рано Рузвельт пришел к умозаключению, что новые советские границы включат в себя часть польской территории, Бесарабию, балтийские государства и часть Финляндии. Он знал теперь, что российское влияние проникнет глубже в Европу. В таких обстоятельствах было бы бесполезным противостоять непосредственным целям Сталина, поскольку в его силах было завладеть этими землями при любых обстоятельствах. Лучше было постараться смягчить характер советского влияния. «Единственным практическим курсом было бы попытаться улучшить ситуацию в целом». В том же духе Рузвельт пришел к умозаключению, что «мир нужно видеть таким, какой он есть; Россия обеспечит интересы своей безопасности вокруг своих границ. По некоторым вопросам было бы не только бессмысленно, но и, собственно, опасно принуждать Россию следовать американской воле"».

«Двуязычие» было характерно и для Черчилля, чье сознание буквально делилось надвое. Это было заметно для непосредственного окружения. Лорд Галифакс в 1942 г.: «Не могу не восхититься быстрыми переменами фронта Уинстона в отношении России. За предложение Идена найти компромисс со Сталиным он назвал его всеми словами от собаки до свиньи, а сейчас предлагает президенту сделать подобное же предложение Сталину». После встречи в Москве в 1944 г. доктор Моран заметил, что премьер-министр «кажется раздвоенным между двумя линиями действий… В один час он готов просить президента создать общий фронт против коммунизма, а в течение следующего часа он готов просить Сталина о дружбе. Иногда эти линии сменяют друг друга с поразительной быстротой».