Ричард Прам - Эволюция красоты. Как дарвиновская теория полового отбора объясняет животный мир – и нас самих

Тем не менее эта уступка не давала мне покоя еще долгое время после того, как статья все же вышла в 1997 году. Сколько же разных адаптивных гипотез, думал я, нужно протестировать и отбросить, чтобы обоснованно прийти к выводу, что тот или иной декоративный брачный признак возник вследствие арбитрарного выбора – иначе говоря, что он не несет никакой объективной информации о качестве полового партнера, а всего лишь субъективно привлекателен? Сколько времени понадобилось бы мне, чтобы справиться с этой задачей, если бы я взялся за ее выполнение? И даже если бы я смог протестировать каждую предложенную рецензентами адаптивную гипотезу, чтобы удовлетворить их претензии, тем самым я преодолел бы лишь первые из возникших на моем пути препятствий. Ведь при таком подходе мне пришлось бы затем тестировать иные гипотезы, предложенные другими скептически настроенными оппонентами, и так до бесконечности. Поскольку предела творческому воображению рецензентов не существует, то и процесс доказательства того, что тот или иной признак возник в результате арбитрарного выбора, тоже никогда не закончится. Выхода из этого порочного круга я не видел. Доминирующие стандарты научного доказательства подразумевали, что подтвердить, будто какой-либо признак возник в эволюции потому, что он субъективно привлекателен, попросту невозможно. А значит, стать современным дарвинистом тоже никак невозможно.

Я осознал, что в эту ловушку меня загнал принцип доказательства Алена Грейфена: «Принимать процесс Фишера – Ланде в качестве объяснения полового отбора без обильных доказательств методологически безнравственно».

Разумеется, Грейфен не был первым, кто ввел стандарт «обильных доказательств»: в науке он имеет длительную и почтенную историю. В 1970-х годах в применении к паранормальной психологии Карл Саган заявил: «Экстраординарные утверждения требуют экстраординарных доказательств», но этот знаменитый «стандарт Сагана» восходит к словам французского математика Пьера-Симона Лапласа, который писал: «Вес доказательств любого экстраординарного утверждения должен быть пропорционален его странности».

Таким образом, стоит или нет применять грейфеновский стандарт «обильных доказательств», зависит в итоге от того, насколько странной считаем мы теорию выбора полового партнера Дарвина – Фишера. Но что именно определяет странность научной гипотезы? Должны ли мы руководствоваться своими внутренними ощущениями того, как должен быть устроен мир, когда подходим к научному изучению того, как он устроен на самом деле ? Грейфен настаивал, что приятные для ума «гармония и смысл» выдвинутого Захави принципа гандикапа просто вынуждают нас отвергнуть невыносимую странность идеи об арбитрарном выборе полового партнера.

Разумеется, желание верить, что мир устроен рационально и упорядоченно, полностью соответствует человеческой природе. Даже сам Альберт Эйнштейн в свое время отошел от квантовой механики – интеллектуальные основы которой во многом заложил он сам, – потому что она привносила в мир физики неопределенность и непредсказуемость. Отвергая квантовую механику, Эйнштейн написал знаменитые слова: «Бог не играет в кости». Однако в конце концов квантовая механика, несмотря на всю ее странность, одержала победу, поскольку прогностическая мощь этой теории оказалась слишком велика, чтобы ее игнорировать. С тех пор наше знание физических законов вселенной неизмеримо продвинулись вперед. Физика была попросту вынуждена принять более странную картину мироздания.

К сожалению, отказаться от тяги к «гармонии и смыслу» в эволюционной биологии оказалось куда сложнее. Что касается полового отбора, длительная приверженность принципу рациональности привела к тому, что мы остались с усталой, истощившейся наукой, так и не сумевшей дать приемлемое объяснение эволюции красоты в естественной природе. Современный консенсус, основанный на адаптационизме, зиждется на удивительно слабом фундаменте. И чтобы понять, что именно с ним не так, мы должны в первую очередь рассмотреть общие основы научного прогресса.

Тестируя какую-либо научную гипотезу, мы должны сопоставить два предположения: одно – более частного свойства, скажем, что наблюдаемые нами явления окружающего мира основаны на некоем специфическом механизме; второе, более общее предположение, гласит, что ничего особенного в данном случае не происходит; иначе говоря, что наблюдаемым нами явлениям не следует искать специального объяснения. В науке и статистике это предположение «ничего особенного не происходит» носит название нулевой гипотезы, или нулевой модели. По крайне приятному и любопытному совпадению, которое, однако, никак не влияет на весомость моих аргументов, концепцию нулевой гипотезы в 1935 году предложил не кто иной, как Рональд Фишер, автор пресловутой идеи «эволюционного убегания». Именно он ввел термин «нулевая гипотеза» и дал ему следующее описание: «Мы можем говорить об этой гипотезе как о “нулевой гипотезе”, и следует отметить, что нулевую гипотезу не выдвигают и не доказывают, но ее можно отвергнуть в результате эксперимента».

Таким образом, прежде чем мы получим возможность утверждать, что имеет место какой-либо специфический процесс или механизм, мы должны прежде отклонить гипотезу, что в данном случае не происходит ничего особенного . Отбрасывание этой гипотезы равнозначно утверждению, что в данном случае действительно имеет место нечто примечательное. Однако, как указал сам Фишер, нулевая гипотеза интеллектуально асимметрична: можно найти доказательства, что она неверна, но подтвердить ее истинность невозможно . Иными словами, основываясь на логике научного вывода, возможно представить достаточно доказательств, чтобы утверждать наличие специфического процесса, но никак нельзя окончательно доказать его отсутствие .

Конечно, нулевая гипотеза – не просто временный интеллектуальный инструмент, необходимый для проведения конкретного научного исследования. Нередко именно она представляет собой верное описание реального положения вещей. Ведь во многих случаях действительно ничего особенного не происходит ! И когда нулевая гипотеза верно описывает реальный мир, она предотвращает неумеренный и недопустимый разгул научного воображения. По сути, нулевые гипотезы защищают науку от ее собственных безумных выводов и фантазий, основанных исключительно на вере.

Увы, есть фундаментальные причины, по которым люди, включая профессиональных ученых, излишне часто склонны видеть в окружающих явлениях нечто особенное . Человеческий мозг получает массу преимуществ, выявляя слабо заметные закономерности в бесконечном потоке сенсорной информации и когнитивных элементов. Способность догадаться, что нечто происходит, даже если оно происходит не явным образом, возможно, и есть основное достижение разума. Взять хоть такое умозаключение: «Я вижу на грязи свежие следы буйвола. Я заметил, что буйволы каждое утро приходят сюда на водопой. Если я приду сюда завтра на рассвете и спрячусь за тем кустом, я смогу убить буйвола и съесть его!» Однако когнитивная способность видеть окружающий мир наполненным смыслом и причинно-следственными связями может также приводить к ошибочным заключениям, убеждая нас, что нечто особенное обязано происходить, даже когда на самом деле оно не происходит. Истории о привидениях, чудеса, магия, астрология, теории заговоров, «полоса удачи», «счастливые» игральные кости или «проклятое место» – все это примеры безграничного стремления человеческого разума к объяснимой гармонии и рациональности даже там, где их нет и в помине.