Ричард Прам - Эволюция красоты. Как дарвиновская теория полового отбора объясняет животный мир – и нас самих

Вам может показаться, что мой взгляд на ограниченное могущество адаптации путем естественного отбора означает, будто я «бунтую» против Дарвина и стремлюсь опорочить великое наследие выдающегося ученого, вокруг личности которого сложился своего рода культ. На самом деле – совсем наоборот. Я рассчитываю еще больше прославить это наследие, но также и изменить его общепризнанное понимание, по-новому открыв дарвиновские идеи, которые были заброшены, искажены, упущены из виду и практически забыты за истекшие почти полтора столетия. И дело вовсе не в том, что я собираюсь подвергнуть каждое слово Дарвина скрупулезному рассмотрению, как корпящий над священными текстами талмудист; скорее я намерен сосредоточиться на сегодняшней науке, и я уверен, что идеи Дарвина представляют для нее огромную ценность, которую нам еще только предстоит осознать в полной мере.

Попытки передать всю полноту и ценность дарвиновских идей неизбежно ставят меня перед необходимостью убедить людей, что на самом деле мы не знаем настоящего Дарвина; что он был еще более значительным, талантливым и творческим мыслителем, чем мы привыкли о нем думать. Я убежден, что большинство тех, кто считает себя верными последователями Дарвина, – то есть неодарвинисты – понимают его идеи совершенно неправильно. Подлинный Дарвин был постепенно и незаметно исключен из современной научной агиографии.

Говоря об эволюции путем естественного отбора, которая стала темой первой выдающейся книги Чарльза Дарвина, «Происхождение видов путем естественного отбора», американский философ Дэниел Деннет назвал ее «опасной идеей». Я же готов заявить, что действительно опасной идеей Дарвина является [7]его концепция эстетической эволюции путем полового отбора, которую он изложил в своем втором великом труде – «Происхождение человека и половой отбор».

Чем же так опасна дарвиновская теория полового отбора? Прежде всего следует согласиться, что она в самом деле опасна – для неодарвинистов, поскольку признает ограниченность действия естественного отбора как движущей силы эволюции и как научного объяснения всех явлений биологического мира. В «Происхождении человека…» Дарвин утверждает, что естественный отбор – не единственный эволюционный движитель, ибо он один не может лежать в основе колоссального разнообразия существующих в живой природе украшений.

Дарвину потребовалось немало времени, чтобы разобраться с этой дилеммой. Широко известна написанная им фраза: «Всякий раз, когда я рассматриваю перо из хвоста павлина, мне делается дурно!» [8]Потому что экстравагантное совершенство рисунка на этом пере не представляет какой-либо явной ценности для выживания павлина; в отличие от других наследуемых признаков, возникших под влиянием естественного отбора, хвост павлина как будто противоречит всему, о чем Дарвин говорил в «Происхождении видов». И когда к нему в конце концов пришло озарение, что в эволюции может действовать еще и другая движущая сила, самые убежденные последователи адаптационистской теории Дарвина восприняли это как непростительное отступничество от единственно верной идеи. В итоге дарвиновская теория полового отбора была во многом задавлена, искажена, перекроена, а затем и вовсе забыта.

Эстетическая эволюция путем полового отбора была признана идеей столь опасной, что ее пришлось изгнать из самого дарвинизма, лишь бы не поколебать концепцию всесилия естественного отбора, объясняющего всё и вся. Но только когда дарвиновское понимание эстетической эволюции будет возвращено в науку и культуру, мы получим подлинную возможность научно объяснить все многообразие красоты в живой природе.

Как представитель английского сельского дворянства XIX века Чарльз Дарвин владел всеми жизненными преимуществами [9]члена самого привилегированного класса процветающей империи, распространившей свою власть по всему миру. Однако жизнь его вовсе не была праздным времяпрепровождением богача. Обладая скоромными привычками и трудолюбием, он пользовался своими классовыми привилегиями (а также вполне существенным независимым доходом) для того, чтобы занять работой свой упорный и неутомимый интеллект. Ведя изыскания в соответствии со своими склонностями и интересами, он в итоге пришел к открытию фундаментальных основ современной эволюционной биологии. Тем самым он нанес смертельный удар иерархическому викторианскому мировоззрению, согласно которому человек был вознесен над природой на высокий пьедестал, полностью отделяющий его от всего остального животного мира. Вопреки собственным устремлениям, Чарльз Дарвин сделался радикалом среди современников; но даже сегодня последствия его интеллектуального радикализма для науки, как и для культуры в целом, еще не оценены в должной мере.

Молодой Дарвин традиционно предстает в образе равнодушного и лишенного прилежания студента, который не столько интересовался учебой, сколько бродил по окрестностям, собирая жуков. Он забросил начатое было медицинское образование и бесцельно метался от одного увлечения к другому, не выказывая особой склонности к чему-либо, пока ему не представилась возможность отправиться в его знаменитое путешествие на «Бигле». Согласно бытующей в литературе легенде это путешествие совершенно преобразило Дарвина: из него он вернулся тем самым ученым-революционером, которого мы все знаем.

Лично я думаю, что Дарвин, скорее всего, и в юности обладал тем же ненасытным, уравновешенным, но упорным интеллектом, который он проявил в своей позднейшей жизни, – интеллектом, который давал ему инстинктивное понимание того, что есть настоящая наука. Незадолго до выхода «Происхождения видов» в 1859 году Дарвин высказался о гигантском креационистском труде всемирно известного гарвардского профессора Луи Агассиса «Рассуждение о классификации» как о «совершенно бесполезном хламе»! Полагаю, что Дарвин, приступив к изучению медицины, должен был прийти к такому же заключению относительно большей части тогдашнего биологического образования. И в целом, пожалуй, он был бы прав. В 1820-х годах медицинская наука действительно представляла собой главным образом бесполезный хлам. В то время не существовало ни хоть сколько-нибудь обобщенного понимания механистических основ работы человеческого тела, ни более широких научных представлений о причинах возникновения болезней. Все лечение, по сути, состояло из применения ограниченного набора бесполезных плацебо, сильных ядов и опасного шарлатанства. Пожалуй, в медицине того времени едва ли удалось бы отыскать и горстку профессиональных медицинских средств, способных принести больному хоть какую-то реальную пользу. И действительно, в автобиографии, упоминая о посещении им лекций Королевского медицинского общества в Эдинбурге, Дарвин пишет: «Много вздора говорилось там» [10]. Подозреваю, что только когда Дарвин вырвался из-под гнета закоснелых догм тогдашней английской науки на неисследованные просторы южного полушария, его блестящий, жадный до знаний могучий интеллект обрел наконец необходимую свободу деятельности.