Вадим Сафонов - Земля в цвету

«Борются два направления: старое с новым.

Одно направление смотрит назад и клянется прошлым; Другое направление ищет пути вперед.

Одно доказывает бессилие человека перед роком „наследственных свойств“; другое уверено в безграничном могуществе человеческого знания.

Одно заживо разрывает организм на две части — „зародышевую“ и „телесную“; другое говорит, что живое существо — не колода карт и не пирог с начинкой.

Одно утверждает, что между изменениями наследственными и ненаследственными есть стена, через которую невозможно перешагнуть; другое полагает, что многие ненаследственные изменения могут стать наследственными и человек в силах добиться этого.

Одно убеждено, что природа скудна, однообразна, что по какой-нибудь мухе, выведенной в лаборатории, можно судить обо всех животных и растениях на свете; другое знает, что неиссякаемо велико творческое разнообразие природы и что надо изучать настоящую живую жизнь, а не кабинетную схему, чтобы получить подлинную власть над природой». [18] «Смена», № 1 за 1941 год.

Но еще годы вейсманисты-морганисты, твердя зады и прописи реакционнейшего учения, порожденного буржуазной биологией, яре пытались отстаивать свои безнадежные в советской науке, народом осужденные позиции.

Мертвецы костлявой рукой хватали живых. Но ряды морганистов редели. Многие ученые, убежденные очевидностью, заявляли о своем отходе от формальной генетики. Молодежь отшатывалась от своих менделистических «учителей» в вузах.

Менделисты же уныло повторяли надоевшее:

— Лысенко уничтожает генетику.

Им хотелось сказать: «мичуринцы». Но надо было вбить клин между Мичуриным и Лысенко по древнему рецепту «разделяй…»

Однажды (это было еще в 1936 году) Лысенко заметил, парируя эти «обвинения» с той живописностью речи, которая свойственна ему и в которой своеобразно отразился народный украинский юмор:

— Если человек отрицает кусочки температуры, то разве это значит, что он отрицает существование температуры?!

Лысенко говорит:

— Я не являюсь любителем дискуссии ради дискуссии в теоретических вопросах. Я дискутирую («с темпераментом дискутирую», уточняет он) только в тех случаях, когда вижу, что мне необходимо для выполнения поставленных тех или иных практических заданий преодолеть препятствия, стоящие на дороге моей научной деятельности.

Он всегда помнит, что эти «практические задания» — хлеб страны, пища миллионов. Как можно шутить, разводить церемонии, когда решается это? «Иван Петрович занимается таким-то вопросом и приходит к очень интересному выводу. Но я держусь иного мления…» Так с издевкой изображает он обычное выступление «оппонента» в академически-церемонном диспуте.

Он любит здравый смысл, как любит его вся народная мудрость. Лукаво усмехается: «Мы хорошо знаем, что если не всегда в науке нужно итти за здравым смыслом, то и противоречить здравому смыслу тоже не полагается, иначе сам потеряешь здравый смысл».

Он едко высмеивает морганистов, утверждающих, что «наследственность» сидит в теле организма, а сама — не тело. И будто «весь организм — до последней своей молекулы, то есть весь фенотип, может изменяться, а генотип (тот же организм) весь при этом остается неизменным»!

Фенотип — это, по генетической терминологии, тело, каково оно есть; генотип — наследственная природа.

На идею «обновления сортов», свободного внутрисортового скрещивания, «брака по любви» натолкнули Лысенко не только белые и красные маки, которые росли рядом и не теряли чистоты породы, не становились розовыми, но и совсем простое соображение, что дети в семье похожи друг на друга больше, чем похожи между собой родители их. Значит, потомство, конечно, будет сильным и выровненным, а не погибнет в хаосе расщеплений!

Он верит в силу жизни, в то, что здоровый организм стоит крепко и щелчком его не сшибешь. Удивительным образом те, кто утверждает недосягаемость вещества наследственности и бессилие человека в делах природы, — они-то и не верят в жизнь, постоянно опасаются, что она рухнет от малейшего дуновения ветерка.

В глазах народа человеческий труд свят и достоин высшего почета. Народ никогда не отнесется с пренебрежением к тому, кто работает, и к сделанному людьми.

И вот Лысенко — сын, внук и правнук людей, которые своими руками растили хлеб, гражданин страны, где труд провозглашен делом чести, делом славы, делом доблести и геройства, — вот он читает высокомерные рассуждения Меллера, честящего невеждами садоводов, животноводов, агрономов, всех огулом, кто создавал и создал наши растения, наш скот, птицу и домашних животных — друзей, вторую природу вокруг человека!

Лысенко слышит в этих рассуждениях презрение барича от науки к тому, что этот барич считает черной работой человечества.

И Лысенко еле сдерживает негодование. Бессмыслен и бесполезен труд людей-творцов!

Он пишет: «Хорошая культурная агротехника и зоотехника окультуривают сорта растений и породы животных, плохая же агротехника или зоотехника и готовые хорошие сорта растений и породы животных ухудшают, портят».

В своей собственной научной деятельности он чувствует постоянную связь с опытом колхозников, передовиков сельского хозяйства, Героев Социалистического Труда. Ведь они созидатели еще небывалой в мире культурной агротехники.

Во времена споров об обновлении сортов внутрисортовым скрещиванием некий «оппонент», профессор Вакар, на маленьких делянках выщипал тычинки и поспешил опубликовать, что семена от «брака по любви» — от чужой пыльцы не завязались. Страстно обрушился на него Лысенко: «Какое нам дело, профессор Вакар, до того, что у вас этот способ дал плохие результаты! Ведь в двух тысячах колхозов получилось завязывание семян у 80–90 процентов кастрированных цветков, а это более важно».

Наука, которую он отстаивает, всегда целеустремленна до предела, хочется сказать добела и тем отметить особенный накал этого ее качества.

В 1947 году Лысенко выступал у московских писателей. Он сказал:

— Дело у тебя выйдет, когда ведешь анализ под углом зрений синтеза. Иначе эту кафедру можно сто лет анализировать, и не санализируешь ту сторону, которая тебе нужна.

Он заговорил об ответственности ученого, вспомнил о картофельных верхушках. Сказал, как не сразу, нелегко далась «точка», на которую он «мог опереться». Кусок клубня при посадке заменит весь большой клубень. Да, так — а хранить зимой как? Не знал. Долго не знал. Если, махнув на это рукой, не решив этого, передать новый способ посадки картофеля стране, производству, первая же зима, может быть, уничтожит все.

Но нужно передать стране.

Ставилось множество опытов.