Инна Соболева - Принцессы немецкие – судьбы русские

Но во второй части своего предостережения Петр был совершенно необъективен: она никогда не бросала своих помощников «как ненужную корку». Она умела быть благодарной. Более того, ее награды нередко превышали заслуги награжденных. К Потемкину последнее замечание никак не относится. Она награждала его более чем щедро. Но ведь и он добывал ей (и России!) громкие победы – славу. Кроме того, он был другом, говорящим с ней на одном языке, понимающим с полуслова, – равным.

Потеря «великолепного князя Тавриды» стала для Екатерины не только невосполнимой личной утратой. С нее начался закат великого царствования.

С годами она очень изменилась. И дело не только в потере бесценного помощника и советчика; не только в возрасте, в естественной усталости человека, всю жизнь «работавшего, как лошадь» (ее собственные слова о себе). Главное в том, что она пережила два тяжелейших, разрушительных кризиса: пугачевский бунт и Великую французскую революцию. Первый был разрушителен для страны. Второй – для идеалов Екатерины. Напомню: кризис в переводе с греческого означает суд. А суд над собой – это неизбежный пересмотр отношения к жизни, к долгу, к власти, к себе.

Еще до переворота, до смерти Елизаветы Петровны, она написала:

Я желаю, хочу только блага стране, над которой поставил меня Бог; Он мне в этом свидетель. Свобода, душа всего! Без тебя все мертво! Я хочу повиновения законам, а отнюдь не рабства. Я придерживаюсь общей цели: сделать счастливыми, а не каприза, прихоти или тирании, мешающей этой цели…

Это отрывок не из дневника, не из письма, которое, как она рассчитывала, будет прочитано, быть может, многими. Это записано карандашом на клочке бумаги – для себя. Сокровенная мысль, рожденная в минуту вдохновения. И никто из любителей обвинять ее, будто все ее письма вовсе не искренни, а продуманы так, чтобы коварно ввести в заблуждение и адресата, и потомков, не сможет отнести к этой записке свои упреки. Она убеждает, что мечта о свободе, искренняя, не напоказ, – была. Из дальнейшего мы знаем, что осуществить ее не удалось. Ее освободительные порывы закончились ужесточением крепостного права. Даже ей не по силам было обогнать время. А время свободы для России еще не пришло. И в этом – самая большая драма Екатерины-политика. Русская драма… Но слово «раб» она все-таки упразднила…

Можно ли упрекать ее в том, что, провозгласив принцип разделения властей (законодательной, исполнительной и судебной), заимствованный ею из знаменитой книги Монтескье «О духе законов», она не сумела добиться его осуществления, если мы почти через три столетия не можем этого сделать? Кстати, многие ли помнят, что именно она, самодержавная императрица, первая провозгласила в России этот принцип демократии? Парадокс!

Вообще ее «Наказ» (свод законов, состоящий из 20 глав и 526 статей) вобрал в себя все самое передовое и рациональное, что было к тому времени придумано лучшими умами планеты. В этом главном труде ее жизни она проявила себя человеком просвещенным, мудрым, действующим на основании самых точных знаний о состоянии дел в стране, о сложившихся за века нормах и обычаях, о процессах, происходящих в политике и экономике в тот исторический момент, когда она работала над «Наказом». Созданное ею законодательство действовало в России до 1917 года лишь с незначительными изменениями.

Ей до сих пор вменяют в вину агрессивность международной политики, особенно клеймят за раздел Польши. Кто спорит – деяние, мягко говоря, не самое благородное. Но поступки политика можно оценивать, только исходя из реалий его времени. По поводу первого раздела Польши Екатерина высказалась цинично, но для своего времени вполне резонно: «Если они (Пруссия и Австрия. – И. С.) берут, то почему же и всем не брать».

Вы постарайтесь с самого момента поступления этих провинций под наш скипетр положить конец всем гонениям, притеснениям, несправедливостям, разбоям, убийствам и при судебных исследованиях ужасным пыткам, а также казням и жестоким наказаниям. Одним словом, мы желаем не только, чтобы эти провинции были покорены нами силою оружия, но и чтобы вы привязали сердца этих жителей к нашей империи правлением добрым, порядочным, справедливым, снисходительным,, мягким и гуманным.

Это отрывок из собственноручной записки-наказа губернаторам польских провинций, только что присоединенных к России в результате раздела. И снова ее великодушные внушения остаются невыполненными. Ей не по силам не только обогнать время, но и изменить сущность российского чиновника. А кому это по силам? Недаром они с Бецким мечтали воспитать нового человека. Но даже за 34 года самовластного правления сделать это оказалось невозможно. Что же касается преемников, то на них и вообще надежды мало, а уж ее преемник будет с ожесточением уничтожать все ее начинания. Тоже русская драма, повторяемая из века в век.

Главным в личности Екатерины, признанной (как бы ни осуждали ее за слабости и даже пороки) не только одной из величайших женщин в мировой истории, но и одним из величайших правителей, была искренняя, страстная, самозабвенная любовь к России. Откуда? В этом ее загадка. В самом деле, почему в душе этой девочки из маленького немецкого княжества такой отклик вызвали и заснеженные, не слишком приветливые русские просторы, и древние храмы, и долгие, печальные песни (хотя музыкального слуха не имела и музыки не понимала и не любила).

Зато понимала: чтобы управлять Россией, нужно быть здесь своей, русской. Нельзя поменять кровь? Но разве это – главное? Главное – дух. Каким-то тайным чутьем задолго до Достоевского она почувствовала «особость» русской души и посчитала для себя честью и счастьем стать русской. По духу.

Что же касается крови… Вскоре после приезда в холодный, промозглый Петербург Екатерина с таким энтузиазмом принялась изучать русский язык, что не спала ночами, ходила босиком по холодному полу и без конца твердила новые слова. В результате – воспаление легких. Опасались, что не выживет. Вопреки протестам «просвещенной» мамаши лечили ее по-русски: кровопусканием. И вылечили. Потом она любила шутить: «Этим кровопусканием из моих жил до последней капли выпустили немецкую кровь, заменив ее русской!».

Пройдет много лет. Однажды, будучи в Царском Селе, Екатерина (уже императрица) почувствовала себя нехорошо. Приехал Роджерсон, ее любимый доктор, и нашел нужным немедленно пустить кровь. Она безропотно согласилась. В это самое время государыне докладывают, что приехал из Петербурга граф Александр Андреевич Безбородко узнать о ее здоровье. Она приказывает его принять. Встречает с радостной улыбкой: «Теперь все пойдет лучше: последнюю кровь немецкую выпустила».