Инна Соболева - Принцессы немецкие – судьбы русские

«Вы мне приносите добрую весть, – сказал мне император Николай, – а так как сегодня Благовещение, то я вижу в этом хорошее предзнаменование».

Николай был доволен: его беспокоило увлечение сына фрейлиной Ольгой Калиновской. Александру Федоровну вообще тревожила влюбчивость сына. Правда, надеялась, что это просто поиск близкой души. Николай Павлович сказал жене, что готов дать согласие на брак. И тут случилось небывалое: Александра Федоровна восстала. Она, чьим «главным назначением, – по словам ее дочери, Ольги Николаевны, – было быть любящей женой, довольной своей второстепенной ролью»; она, готовая во всем соглашаться с мужем, никогда не употреблявшая слов «я приказываю», потому что, по ее убеждению, произносить эти слова имеет право только один человек – самодержец, была неумолима: «Этому браку не бывать!»

Причина была, на нынешний взгляд, вполне вздорная: отцом девочки был не Людвиг Дармштадтский, а его шталмейстер, барон де Граней. И это не было тайной для царствующих домов Европы. Она не могла допустить, чтобы за ее спиной шептались о незаконном происхождении будущей русской царицы. В этой ее позиции нет ничего удивительного и даже, я думаю, ничего личного. Это всего лишь плоды воспитания. Прусский король был первым и самым влиятельным среди немецких владык (было в то время на территории будущей единой Германии 38 маленьких, но весьма гордых герцогств, княжеств и ландграфств). В Берлине всегда с особой тщательностью изучали происхождение любого, кто собирался породниться с королевским семейством. Никаких бастардов! Знала бы Александра Федоровна, кто (предположительно) был отцом ее могущественного супруга…

Непримиримая позиция Александры Федоровны казалась странной и неожиданной многим, в том числе мужу и сыну. Ведь совсем недавно именно она уговорила дать согласие на брак своей старшей дочери, великой княжны Марии Николаевны, с совсем неподходящим женихом…

Вторая беременность Александры была очень тяжелой: тошнило, опухали ноги, она совсем не могла ходить. Но роды оказались неожиданно легкими. Некоторое время спустя она вспоминала: «Рождение маленькой Мари было встречено ее отцом не с особенной радостью: он ожидал сына; впоследствии он часто упрекал себя за это и, конечно, горячо полюбил дочь». Ее невозможно было не полюбить: озорного, неутомимого, веселого, доброжелательного ребенка называли солнечным лучиком императорской семьи. Отец обожал Мари. Даже ее шалости вызывали у него восторг: девочка так независима и изобретательна!

И когда она выросла, когда ушла покоряющая детская непосредственность, ей удалось сохранить симпатии всех, кто с ней общался: она была не по долгу, а вполне искренне добра и отзывчива. Кроме того, проста и легка в обращении, никому не демонстрировала своего высокого положения, старалась со всеми держаться на равных. Обожала розыгрыши и проказы. Однажды на маскараде старательно «завлекала» собственного отца. И – добилась успеха: Николай пригласил ее в свою карету. Только после этого она сняла маску. Император был сконфужен – дочь весело смеялась. Правда, зная ее характер, можно предположить, что она, играя, намекала отцу: не стоит вести себя слишком легкомысленно.

Когда по столице разнесся слух, что Мария Николаевна выходит замуж за герцога Максимилиана Лейхтенбергского, все были обескуражены: еще свежа память о войне 1812 года, а великую княжну выдают замуж за сына Евгения Богарне, пасынка узурпатора Наполеона! Такое родство унизительно для царской семьи! Возмущена сестра Николая, Веймарская герцогиня Мария Павловна. Удивлен согласием родителей на явный мезальянс наследник престола (потому такой неожиданностью стала для него позиция матушки по поводу его предстоящего брака с Марией Гессенской). Ропот в дипломатических кругах. Вот какое письмо получила жена вице-канцлера Нессельроде, Мария Дмитриевна, от Софьи Петровны Свечиной, дочери статс-секретаря Екатерины II, Петра Андреевича Соймонова, жившей в Париже и игравшей заметную роль в клерикальном мире: «Когда я думаю, что это будет первая свадьба в императорском семействе, что ангела красоты и добродетели, любимую дочь императора выдают за сына частного лица, отпрыска не слишком знатного рода, возвысившегося исключительно благодаря узурпации, моя национальная гордость страдает и я тщетно пытаюсь найти оправдание этому выбору». Адресат письма не оставляет сомнений в том, что Софья Петровна уверена: ее мнение дойдет до родителей невесты и, может быть, заставит их одуматься. Ничуть не бывало.

Непонятная окружающим, даже приближенным, свадьба состоялась. Астольф де Кюстин, присутствовавший на церемонии, вспоминал: «Когда священник подвел молодоженов к их августейшим родителям, те с трогательной сердечностью расцеловали их. Мгновение спустя императрица бросилась в объятия супруга; этот порыв нежности был куда бы более уместен в дворцовой зале, нежели в храме, но в России государи везде чувствуют себя как дома, даже в доме Божьем. Вдобавок порыв императрицы был, кажется, совершенно непроизволен и потому не мог никого задеть».

Если бы автор воспоминаний знал, чего стоило Александре Федоровне устроить этот брак! Великая княжна была натурой пылкой, увлекающейся. Заявила, что любит Максимилиана и, если не разрешат выйти за него замуж, все равно сбежит с ним. Зная свою дочь, Александра Федоровна понимала: сбежит, и прекрасно представляла, какой скандал за этим последует и как отнесется к этому император. Кроме того, Мария, еще будучи подростком, категорически заявила родителям, что из России она никогда и никуда не уедет, что нигде, кроме как на Родине, жить не только не желает, но и не сможет – умрет от тоски. У матери это вызывало искреннее сочувствие. И даже восхищение. О каком западном женихе, даже самом высокородном, в таких обстоятельствах может идти речь? А герцог Лейхтенбергский готов жить в России. Так что, хотя бы в этом отношении, – вполне подходящий жених. Оставалось только уговорить на этот странный брак Николая Павловича. Александре Федоровне это удалось. К сожалению, все ее усилия оказались напрасны: семейная жизнь молодых сразу не заладилась. И мать, и дочь старались скрыть это от отца – оберегали его душевный покой.

Николай Павлович сделал любимой дочери на свадьбу роскошный подарок: Мариинский дворец, который приказал Андрею Ивановичу Штакеншнейдеру поставить против строящегося Исаакиевского собора. Пройдут годы, и на площади между дворцом и собором встанет памятник «железному» императору, в котором трудно заподозрить нежнейшего мужа и отца. Вообще с навязанным обществу образом «жандарма Европы», туповатого любителя парадов и муштры, трудно совместить многие его вполне реальные черты: он был любящим сыном, заботливым мужем и отцом; блестящим знатоком истории, свободно говорил на трех европейских языках, прилично рисовал, музицировал и играл на сцене. Прочно забыто и то, что приобретением огромной части шедевров Эрмитажа Россия обязана вкусу и щедрости Николая Павловича. Но это так, к слову.