Ирениус Эйбл-Эйбесфельдт - Зачарованные острова Галапагосы

Солнце поднималось быстро — слишком быстро. Скоро на нашей узкой тропке стало жарко. Утренней прохлады как не бывало, идти становилось все труднее. Тем не менее мы быстро продвигались вперед. Спустя час пути характер растительности изменился — мы поднимались теперь по склону холма. На кустах появилось больше зелени, зато кактусы, затканные вьюнками, явно чахли. У края дорожки росли цветы, на кустах покачивались белые граммофончики ипомеи. Со стволов и веток деревьев свешивались длинные желто-зеленые бороды мхов и лишайников. Почва под ногами становилась все более влажной. По обеим сторонам дороги тянулись леса, в которых преобладала эндемичная порода — скалезия. Ее стройные прямые стволы начинали ветвиться на высоте 10–15 метров. Бросалось в глаза, что старые, уже погибшие листья еще долго удерживались на ветвях. Изобилие мхов и папоротников было необыкновенным. Нас поразило, как быстро пустыня, покрытая кактусами, сменилась тропическим вечнозеленым лесом. Мы поднялись всего лишь на 200 метров над уровнем моря, но здесь, в верхних областях, круглый год выпадает морось, несущая земле жизнь.

Под камнями и прогнившими стволами я находил пауков, жуков, скорпионов, тараканов… Но больше всего меня поразили дождевые черви, представленные даже двумя видами. Как смогли они проникнуть сюда? Попадалось также много улиток. Не переставая собирать все, что встречалось на пути, мы проникли в область, заселенную колонистами. Потянулись расчищенные от леса участки. Свежие вырубки сменялись банановыми и кофейными плантациями. Дороги были обсажены кустами гибикуса, усыпанными красными цветами. Над плантациями возвышались на столбах нехитрые дома. Вблизи них играли совершенно нагие дети, тут же удовлетворенно хрюкали черные поросята. Свинки могли быть довольны — в их рацион входили великолепные плоды авокадо, растущие на Галапагосах в избытке. Среди поселенцев преобладают эквадорцы — в их жилах течет испанская и индейская кровь. Обосновалось здесь и несколько европейцев — земля, бесспорно, плодородная, но климат очень нездоровый, в чем мы смогли вскоре убедиться. Отдыхая около одной хижины, мы обратили внимание на то, что в отличие от других ферм здесь не резвятся дети. В доме царила удручающая тишина. У индианки, которая принесла нам фрукты, был подавленный вид. Позднее проводник рассказал, что эта женщина за несколько недель лишилась всех своих детей. Только она сама и ее муж устояли против амебной дизентерии.

Вечно сырая земля благоприятствует не только растениям, но и болезнетворным микробам. Сырой и жаркий климат, амебная дизентерия и нематоды двенадцатиперстной кишки осложняют жизнь немногочисленных поселенцев. Но дети остаются детьми. Оживленно возятся они с терпеливой худой дворняжкой и беззаботно играют в грязи, в которой, быть может, кроется их гибель.

Подкрепив свои силы, мы повернули на запад. Медленно спустились мы снова вниз и вскоре вышли из зоны поселений. Пышные заросли бобовых преградили нам путь. Они тянулись от куста к кусту и, все заглушая, сплошным ковром затягивали землю. Поселенец Мигуэль Кастро сообщил нам, что это завезенная культура, вышедшая из-под контроля людей. Не станет ли она душительницей галапагосской флоры? Уже не раз бывало, что легкомысленный ввоз иноземных растений влек за собой гибель первоначального биоценоза.

Наконец нас поглотил густой девственный лес. Глаз мой снова радовали стройные скалезии и могучие красно-коричневые стволы пизонии. Было много дикой гуавы. Там, где землю устилали ее кислые плоды, виднелись следы диких свиней. С ветвей деревьев свисали темно-зеленые пряди мха и лианы, покрытые бромелиевыми. Зеленая крыша листвы почти не пропускала дневного света. В лесу было сумрачно и сыро — с листьев и веток непрерывно капала вода. Мокрые веера папоротников непрестанно били нас по ногам. Скользя и спотыкаясь, мы делали каждый шаг с осторожностью. Вскоре мы промокли до нитки.

В противоположность богатству растительной жизни животный мир острова очень беден. В подлеске не слышно было ни шорохов, ни треска, вокруг не порхали пестрые мотыльки, ни одна птица не вела своего мелодичного разговора. Только вездесущие пересмешники сопровождали нас заунывным «тют!», а один раз на ближний куст опустилась кроваво-красная алая мухоловка. Во влажных районах пересмешники охотятся за улитками. Они клювом хватают свои жертвы и бьют об камень, пока панцирь не разлетится. Нам часто попадались камни, вокруг которых валялось множество разбитых раковин — свидетельство того, что пересмешники предпочитают «столоваться» в определенных местах.

Близился вечер. Лес несколько поредел и распался на группы деревьев и высокого кустарника с сочно-зелеными лужайками между ними. На одной мы увидели выгоревший на солнце панцирь убитой черепахи — печальная веха у входа в царство гигантских черепах.

В течение часа мы двигались вперед, словно по огромному кладбищу. По всей местности были рассеяны панцири, в основном старые и прогнившие, но попадались и совсем свежие. Значит, и сегодня вопреки всем законам о защите животных здесь разбойничают поселенцы!

Уже в сумерках мы поставили палатку и разожгли костер. Прежде всего мы сняли с себя мокрую одежду. Наш верный осел, привязанный к колышку, принялся щипать траву. Не в меньшей степени, чем мы, он наслаждался заслуженным отдыхом. Мы же, лениво развалившись вокруг костра, в ожидании, пока вскипит чайник, смотрели на дрожащие язычки пламени и подталкивали в огонь обгоревшие поленья. На свет керосиновой лампы собралось множество насекомых всякого рода: бабочек, жуков, клопов, муравьев — и мы лихорадочно принялись пополнять коллекции. В неизведанных местах каждая тварь представляет интерес. Особенную радость доставили мне, однако, два маленьких геккона — ночные ящерицы с большими круглыми глазами и расширяющимися листом окончаниями больших пальцев. Заснул я как убитый, только один раз меня разбудил жалобный крик одичавшего осла.

Утром я с трудом поднялся на ноги — отчаянно болели натруженные мышцы. Прошло порядочно времени, прежде чем я смог передвигаться более или менее нормально. К счастью, в этот день нам не пришлось совершать длительные переходы: всего в 200 метрах от стоянки посреди зеленой лужайки я набрел на озерцо метров пяти в диаметре. Его поверхность была затянута, как ряской, красноватым водяным папоротником (Salvinia). Берега заросли камышом, и в нем валялось несколько осколков черепашьего панциря. В самом же озерце возлежала взрослая гигантская черепаха — великолепный экземпляр! Покрытые грубой чешуей передние лапы не уступали по толщине моему бедру, а панцирь имел в поперечнике не меньше метра. Так, по крайней мере, я определил, видя всего лишь третью часть тела, высовывавшуюся из воды. Голова покоилась на длинной S-образной шее. Многочисленные морщины вводили в заблуждение относительно возраста черепахи. Панцирь, щитки и чешуя были очень черные, блестящие. Черепаха внимательно рассматривала меня сверкающими маленькими глазками, я же, погрузившись в созерцание редчайшего из обитающих на Галапагосах живых существ, долго стоял не шевелясь. Меня восхищали изящная линия панциря с небольшим изгибом кверху впереди и рисунок каждой пластины, имевшей форму звезды. Посадка головы и форма верхней челюсти, подобно клюву загнутой вниз, казались мне необычайно благородными.