Яков Гордин - Меж рабством и свободой: причины исторической катастрофы

А в Москве царевна Марья и архиереи, хотя не все, только чаю, то большая часть, пристали ко мне.

А в Финляндском корпусе князь Михаило Михайлович, а в Риге князь Петр Алексеевич также мне друг, и от своих не отстал же.

И так вся от Европы граница моя бы была и все б меня приняли без великой противности, хотя не в прямые государи, а в правители всеконечно.

А в главной армии Борис Петрович и прочие многие из офицеров мне друзья же.

А о простом народе от многих слыхал, что меня любят.

Если суммировать соответствующие показания Алексея, то вырисовывается круг власть имущих, на которых он рассчитывал. Это, прежде всего, киевский губернатор князь Дмитрий Михайлович Голицын, сенатор князь Яков Федорович Долгорукий, высшее духовенство, имеющее могучее влияние на "чернь". Особое значение имеет поддержка генералитета. Отношения царевича с князем Василием Долгоруким нам известны. Князь Михаил Михайлович Голицын, названный Алексеем, — блестящий генерал, не менее, а быть может и более популярный в армии, чем Василий Долгорукий, герой многих сражений, — находился под полным влиянием своего старшего брата князя Дмитрия Михайловича и соотносил бы свои действия с его мнением. Он был единственным, кто отказался, рискуя головой, подписать смертный приговор царевичу.

Симпатии к царевичу фельдмаршала Шереметева безусловны. А. И. Заозерский суммировал впечатления современников об отношениях фельдмаршала и опального царевича: "Народная молва по-своему связала имя Шереметева с делом царевича: в народе говорили, что "царевич еще жив, что он уехал с Б. П. Шереметевым неведомо куда", Где-то, вероятно в придворных кругах, иностранные дипломаты подслушали другую, противоположную версию. "Говорят также, — сообщал своему приятелю голландский резидент де Биэ, — что фельдмаршала Шереметева подозревают в участии в этом деле и что его скоро привезут сюда". Соблазнительные слухи проникли даже за границу…" [31] Заозерский А.И. Указ. соч. С. 179. Во время петербургского розыска фельдмаршал был тяжело болен и тем избавлен от страшной необходимости подписать смертный приговор своему любимцу.

На чем основано утверждение царевича о преданности ему генерала Боура — мы не знаем.

Любовь же к нему "черни" не вызывает ни малейших сомнений хотя бы потому, что истерзанный "тягостями" народ надеялся на облегчение своей участи после смены монарха. (Что и произошло немедля после смерти Петра.)

На этот счет, однако, существуют разные мнения. Н. И. Павленко характеризует Алексея во время следствия как "человека, наговорившего в исступлении немало нелепостей. Главная из них состояла в утверждении, что все население страны держалось его, Алексея, стороны" [32] Павленко Н. И. Указ. соч. С. 406. . Во-первых, источник, на который в данном случае ссылается авторитетный историк, сомнителен (что сам Н. И. Павленко и оговаривает). Во-вторых, судя по всему. Алексей действительно мог рассчитывать в случае смерти Петра на массовую поддержку против Меншикова и Екатерины. Причем по разным причинам.

Пушкин, в процессе работы над "Историей Петра Великого" глубоко изучивший разнообразные материалы, писал:

Царевич был обожаем народом, который видел в нем восстановителя старины. Оппозиция вся (даже сам князь Яков Долгорукий) была на его стороне. Духовенство, гонимое протестантом царем, обращало на него все свои надежды [33] Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 9. С. 406. .

Но если простой народ, не только экономически, но и психологически травмированный реформами и не понимавший их смысла, поддерживал царевича, как будущего "восстановителя старины", то был и совершенно иной слой, готовый поддержать права Алексея на престол после смерти Петра.

Ни Кикин, ни князь Василий Долгорукий, ни князь Михайло Голицын, ни князь Дмитрий Голицын, как уже говорилось, вовсе не хотели ликвидации реформ и восстановления старомосковских порядков.

И если бы царевич действительно планировал тотальную реставрацию, то они, прекрасно знавшие его планы и настроения, не поддержали бы его ни минуты.

В распоряжении историков имеются документы, свидетельствующие об ориентации на Алексея людей самых разных типов. В мае 1717 года царевич, находясь в Неаполе, получил письмо из Лондона: "Так как отец мой, брат и вся фамилия Бестужевых пользовалась особой милостию вашею, то я всегда считал обязанностью изъявить мою рабскую признательность и ничего так не желал от юности, как служить вам. Но обстоятельства не позволяли. Это принудило меня, для покровительства, вступить в чужестранную службу, и вот уже четыре года я состою камер-юнкером у короля Английского. Как скоро верным путем я узнал, что ваше высочество находится у его цесарского величества, своего шурина, и я по теперешним конъюнктурам замечаю, что образовались две партии, притом же воображаю, что ваше высочество при нынешних очень важных обстоятельствах не имеете никого из своих слуг, я же чувствую себя достойным и способным служить вам в настоящее время, посему осмеливаюсь вам писать и предложить вам себя, как будущему царю и государю, в услужение. Ожидаю только милостивого ответа, чтобы тотчас уволиться от службы королевской, и лично явлюсь к вашему высочеству. Клянусь всемогущим Богом, что единственным побуждением моим есть высокопочитание к особе вашего высочества".

Автором письма был двадцатичетырехлетний Алексей Петрович Бестужев — будущий знаменитый дипломат, великий канцлер при Елизавете Петровне, генерал-фельдмаршал при Екатерине II.

Алексей Петрович с детства воспитывался в Европе, провел там свою молодость, и подозревать его в старомосковских симпатиях не приходится. Странно думать, что, предлагая Алексею свои услуги, он не представлял себе программу будущего государя. И не менее странно предполагать, что европеец Бестужев безоглядно связал бы свою судьбу с ретроградом, намеревающимся отсечь Россию от Европы и вернуть ее в старомосковское бытие.

Хитрый и расчетливый Бестужев никогда не совершал случайных поступков. Он не мог не понимать, что, поступая на службу к беглому царевичу, сжигает мосты и становится для Петра государственным преступником. Положение его в Лондоне было вовсе недурно, перед ним была дипломатическая карьера, и ежели он рискнул не только карьерой, но и головой, стало быть, он был уверен в реальности будущего воцарения Алексея. Стало быть, план царевича — досидеть под рукою австрийского императора до смерти Петра или мятежа в России — не казался умному Бестужеву утопичным. Он, конечно же, не рассчитывал на гибельное возвращение Алексея в Россию.

Неизвестно, что ответил царевич и ответил ли вообще. Сохранился только немецкий перевод письма Бестужева, осевший в Венском государственном архиве. Подлинник письма, очевидно переданный Алексею, был им уничтожен, когда перед отъездом из Неаполя он сжег многие бумаги. Это и спасло Бестужева.