Яков Гордин - Меж рабством и свободой: причины исторической катастрофы

Ничего этого у князя Василия Лукича, да и у фельдмаршалов, в помине не было.

Лучшее, на что могли рассчитывать верховники в случае союза со шляхетскими конституционалистами, — сдержанная лояльность гвардии, ибо армейское и штатское шляхетство было с гвардейским офицерством прочно связано. Но и этот расчет был проблематичен. В той же ситуации, в которую верховники загнали себя, ни о каких арестах думать не приходилось.

Слух о завтрашнем терроре являлся стопроцентной провокацией Остермана, основанной на недавнем аресте Ягужинского и его агентов. Но, несмотря на всего-навсего трехнедельную давность, то была иная эпоха.

К вечеру 24 февраля Прасковья Юрьевна Салтыкова, жена генерала Семена Салтыкова, сумела передать Анне записку, в которой сообщалось о том, что партии пришли к согласию и конкретизировался план действий на завтра…

Однако согласие партии самодержавия и конституционалистов было далеко не абсолютным. Об этом свидетельствует поразительная по дерзости и неожиданности акция, которую предпринял 24 февраля Татищев. Очевидно, Василий Никитич был не одинок в своей горькой неудовлетворенности происходящим, иначе он — при ясности и трезвости его ума — вряд ли рискнул бы предпринять то, что предпринял.

Утром 24 февраля казалось, что все решено — Верховный тайный совет надежно изолирован, шляхетство пришло к согласию, гвардия готова поддержать самодержавную императрицу. Сам Василий Никитич поставил свою подпись под прошением о восстановлении самодержавия — в случае полного поражения конституционалистов это могло стать индульгенцией. Татищев вовсе не стремился к мученичеству за идею. В отличие от князя Дмитрия Михайловича он вполне представлял себе жизнь и при самодержавии, хотя видел всю неразумность этого варианта.

Именно неразумность, нерациональность возвращения к вчерашнему порядку и толкнула его к действию в ситуации, казалось бы, совершенно безнадежной. Драгунская закваска превозмогла холодный расчет математика.

Судя по тому, что произошло на следующий день, Василий Никитич провел 24 февраля в лихорадочных метаниях по Москве. Ни он сам, ни другие вспоминатели событий ни словом не обмолвились о действиях Василия Никитича, но мы имеем результат — документ, принципиально отличный от прошения, составленного Кантемиром. Проявив чудеса настойчивости и продемонстрировав незаурядный дар внушения, Василий Никитич собрал под своим текстом восемьдесят семь подписей. И — что самое удивительное — среди подписавших оказались многие из тех, кто накануне подписал прошение Кантемира, прошение о самодержавии. Тут и князь Иван Барятинский, у которого только что собиралась партия самодержавия, и Семен Салтыков, и князь Никита Трубецкой, и генерал Ушаков, и генерал Юсупов, который сыграет важную роль на следующий день, и многие из кавалергардов, чьи имена стоят под текстом Кантемира…

Документ Татищева — прошение об учредительном собрании. Что могло заставить всех этих людей, так решительно принявших сторону самодержавия — что соответствовало их убеждениям, — подписать документ явно противоположного свойства, ставящий под сомнение право самодержца самому определять государственное устройство России? Откуда у них появилась эта решимость пойти поперек фундаментальных воззрений своих духовных отцов — Остермана и архиепископа Новгородского, обожествлявших военно-бюрократическое самодержавие?

Конечно, немалую роль сыграла мощная личность Татищева, но одного этого было мало. Очевидно, даже Салтыкову и Ушакову, этим героям петровских репрессивных органов, в глубине души хотелось "прибавить себе воли", почувствовать себя огражденными от капризов возможного деспота, от внесудебной расправы в случае опалы.

В отличие от прошения Кантемира у документа Татищева была одна особенность — под ним подписалось очень немного гвардейских офицеров…

Остерман, осведомленный, без сомнения, относительно прошения о самодержавии — Кантемир с Матвеевым выполняли его прямое задание, — наверняка ничего не знал о новой акции Татищева. Не знала о ней и Анна Иоанновна. Новый документ не вмещался в разработанный уже план действий.

Черкасский, да и другие персоны, подписавшие оба прошения, оказались в положении весьма двусмысленном. И не простили этого Татищеву до конца его жизни.

Поскольку многие из генералитета и шляхетства разных ориентаций приняли всерьез сообщение Остермана о готовящихся массовых арестах, то переворот, долженствующий свергнуть власть Верховного совета, назначен был на утро 25 февраля как упреждающий удар.

Верховники же никого не собирались арестовывать. Более того, по некоторым сведениям, они искали теперь глубокого компромисса с императрицей. Первую роль в политической игре явно взял теперь на себя князь Василий Лукич. Это было логично. Князь Дмитрий Михайлович проиграл свою игру, а для компромисса он был мало приспособлен. Князь Василий Лукич по складу характера и политическому цинизму оказался самой подходящей для этого фигурой. Верховникам необходимо было сохранить хотя бы начальные договоренности с Анной, скорректированные последующим ходом событий. Есть сведения, что накануне развязки князь Василий Лукич предложил императрице новый договор — она откажется принять прошения шляхетства и генералитета и гвардейского офицерства, а Верховный совет за то провозгласит ее самодержавной. Конечно же, это было отступление. Но в таком случае Анна получала бы самодержавную власть из рук Совета, что давало бы ему значительный вес. Анна отказалась от этого варианта. И если эти данные соответствуют действительности, это означает, что верховники знали о готовящемся контрударе, но не знали, когда он последует.

Во всяком случае, утром 25 февраля они не были готовы к отпору. Если из многочисленных вариантов, оставленных нам современниками, выбрать не противоречащие друг другу данные, то возникает картина достаточно стройная и драматическая.

Альянс конституционалистов и партии самодержавия в ночь на 25-е явно дал трещину, скорее всего, благодаря усилиям Татищева. Во всяком случае, согласованных действий не наблюдалось.

Верховный совет — князь Дмитрий Михайлович, князь Василий Лукич, два фельдмаршала и князь Алексей Григорьевич Долгорукий — собрался на обычное деловое заседание. Судя по записям в журнале Совета, они обсуждали вопросы коронации, а также проблемы, связанные с адмиралтейской коллегией и финансированием ланд-милиции и рекрутского набора.

Им было неизвестно, что во исполнение остермановского плана Анна приказала начальнику гвардейского караула капитану Альбрехту подчиняться не своим законным начальникам — фельдмаршалам, а только генералу Семену Салтыкову, майору гвардии. Повторялась ситуация января 1725 года, когда гвардия де-факто была выведена из-под командования фельдмаршала Репнина, приверженца Петра И, и пошла за сторонниками императрицы Екатерины.