Глеб Елисеев - Эдгар Аллан По. Поэт кошмара и ужаса

Герои рассказа вели дневник, в котором они так же скрупулезно фиксировали увиденное "под винтом воздушного шара": "Нынче утром ветер с десяти упал до восьми-девяти узлов и несет нас со скоростью тридцати морских миль в час или более. При этом направление его заметно переместилось к северу; сейчас, на закате солнца, мы держим на запад главным образом с помощью винта и руля, которые служат нам отлично. Конструкция представляется мне во всех отношениях удачной; задачу передвижения по воздуху в любом направлении (кроме разве прямо навстречу урагану) я считаю решенной. Против вчерашнего ураганного ветра мы не могли бы лететь; но могли, бы, если нужно, подняться выше него. А против обычного свежего ветра мы, несомненно, можем двигаться с помощью винта". Или: "Весь день дует сильный и устойчивый ветер с северо-востока; до сих пор судьба нам явно благоприятствует. Перед рассветом мы были встревожены странными звуками и сотрясением внутри шара, сопровождавшимися быстрым кажущимся снижением аэростата. Причиной этого явилось расширение газа вследствие повышения температуры воздуха и вызванное этим растрескивание ледяной корки, которая образовалась за ночь на поверхности сетки. Мы сбросили находившимся внизу судам несколько бутылок. Видели, что одна из них была подобрана крупным судном — очевидно, одним из пакетботов нью-йоркской линии".

По даже постоянно подчеркивал легкость путешествия, проведенного на столь совершенном аппарате: "Достаточно, чтобы такой ветер, как нынешний, мчал шар пять-шесть дней (а эти ветры часто длятся и дольше), и путешественник легко преодолеет за это время расстояние от побережья до побережья. При таком ветре просторы Атлантики — не более чем озеро".

Но даже в столь прозаическом и намеренно стилизованном под документальный отчет тексте По все же прорывалась его истинная сущность поэта и художника, склонного к ярким метафорам и преувеличениям: "А сейчас меня более всего поражает глубокое безмолвие, царящее на море под нами, несмотря на волнение. Воды не возносят голоса к небесам. Огромный светящийся океан извивается и бьется, не издавая жалоб. Гигантские валы похожи на множество огромных немых демонов, мечущихся в бессильной ярости. В такую ночь, какова для меня нынешняя, человек живет — она равна целому столетию повседневности, — нет, я не променял бы этого восторга даже на столетие будничного существования".

Эдгару По удалось произвести настоящую сенсацию, вызвавшую бешеный ажиотаж у публики. Газету с рассказом, выданным за отчет о подлинных событиях, расхватывали с такой жадностью, что даже сам автор не успел приобрести себе экземпляр. Лишь через два дня "Нью-Йорк сан" разоблачила собственную мистификацию, вызвав целый шквал возмущения, недоуменных толков и саркастических замечаний. Например, журналист Джеймс Гордон Беннетт в "Нью-Йорк геральд" злобно написал, что "когда какой-то неумелый болван создавал эту мистификацию, он должен был привлечь к работе несколько людей, обладающих достаточным здравым смыслом и знаниями, чтобы указать правильное расположение всех населенных пунктов и других местностей, встреченных по ходу повествования. А так получилась откровенная нелепость…"

В наше время "История с воздушным шаром" выглядит наивно и даже примитивно, уступая по силе фантазии и "Необыкновенному приключению некоего Ганса Пфааля", и последним страницам "Повести о приключениях Артура Гордона Пима". Но в истории научно-фантастической литературы это произведение Эдгара По занимает немаловажное место. Долгие годы многочисленные эпигоны американского гения будут действовать по разработанной им схеме — описывать фантастические события, жестко придерживаясь представлений публики о возможном уровне развития науки и техники на данном этапе существования человечества. Как ни смешно это прозвучит, но помимо всего прочего Эдгар Аллан По оказался еще и создателем так называемой "научной фантастики ближнего прицела". Причем среди его последователей на этом пути окажутся не только бесталанные ремесленники, но и такой титан научной фантастики, как Жюль Верн. Талантливый французский прозаик во многих романах и повестях намеренно не поднимался выше того уровня фантастичности, который установил По в своей "Истории с воздушным шаром".

В июне 1844 года Эдгар, Вирджиния и приехавшая к ним в начале мая Мария Клемм поселились на ферме возле Блумингедейлской дороги, в предместьях тогдашнего Нью-Йорка (ныне это угол Восемьдесят четвертой улицы и Бродвея). Их дом, как вспоминали очевидцы, располагался на "каменистой пустоши, поросшей кустарником и чертополохом, с редкими, одиноко стоявшими фермерскими домами". Сын их хозяев, фермерской четы Бреннан, — Томас — хорошо запомнил поэта, который "до темноты без перерыва работал с пером и бумагой".

Однако, как и обычно, бесконечные литературные и журналистские труды давали очень мало денег. Помощь для По пришла с совершенно неожиданной стороны — в конце сентября 1844 года Мария Клемм сумела познакомиться в Нью-Йорке с главным редактором новой газеты "Ивнинг миррор" Натаниэлем Уиллисом. Ей удалось выхлопотать для зятя должность "технического составителя" — не слишком важную, заключавшуюся по большей части в обработке информации из зарубежной прессы, но приносившую небольшой стабильный заработок. К сожалению, получение постоянной должности повлекло за собой очередное переселение — чтобы не тратить деньги на проезд до здания "Ивнинг миррор", По пришлось поместиться в пансионе на Эмити-стрит.

К началу 1845 года поэт приобрел ту самую хрестоматийную внешность, которая запечатлена на большинстве его прижизненных портретов и которую помнят большинство его современных читателей. Питер Экройд, автор современной британской биографии Эдгара Аллана По, так описывает его облик: "При росте в пять футов и восемь дюймов он держался исключительно, почти по-военному прямо, носил все черное — черный сюртук и черный галстук, словно вечно пребывал в трауре. Обращали на себя внимание его деликатное сложение, даже хрупкость, темно-каштановые, слегка вьющиеся волосы и большие серые глаза, которые одним современникам казались "беспокойными", в то время как другие говорили об их "влажном блеске". Все отмечали его широкий лоб, подтверждавший то, что на языке френологии (в которую он верил) называется "шишкой идеализма". У него были тонкие губы, то и дело кривившиеся в презрительной или недовольной усмешке, а иногда и в сарказме. Вспоминали бледные щеки, правильность черт. В 1845 году По отрастил усы, которые были скорее длинными, чем густыми. Говорил он "нервно и категорично", а один из современников утверждал, что "нервность была самой характерной чертой внешности По". Обычно вид у него был печальный, меланхолический или хмурый, мрачный или мечтательный. Разумно соединив всё это, можно получить представление о наружности По. К этому следует добавить одну деталь — на сохранившихся фотографиях заметна некоторая асимметрия правой и левой сторон лица — проявляется это в глазах, в форме рта, лба и подбородка. Одна сторона как бы расслаблена".