Борис Соколов - Коллонтай. Валькирия и блудница революции

Затем Коллонтай вновь уехала на Украину с пропагандистской миссией в Донбасс, договорившись, что по возвращении начнет работать в Коминтерне. Там должны были очень пригодиться ее знание многих европейских языков и контакты с европейскими и американскими социал-демократами. Правда, главой Коминтерна стал Григорий Зиновьев, которого Александра терпеть не могла, и он платил ей той же монетой. Она записала в дневнике: "Зиновьев определенно не хотел, чтобы я работала в III Интернационале, хотя Владимир Ильич меня предлагал туда. С Зиновьевым у нас острые взаимоотношения еще с Октября. Он не прощает мне, что я тогда его разоблачала за трусость и организовывала "поход" к нему работников с запросом. Да и Лилина (жена Зиновьева. — Б.С.) меня за это не терпит".

А вот еще одна запись из дневника, посвященная Зиновьеву: "Была у Зиновьева. Характерна фраза Зиновьева: "Они все жалуются на голод! Преувеличивают! Все прекрасно одеты. Просто они (кто они? рабочие?) привыкли, что, когда они вопят, мы сейчас забеспокоимся и сделаем для них все. Набалованность!" Ну и язык! И кто такие эти "мы и они"? Впрочем, у меня от Петрограда именно такое жуткое впечатление… Не жаль мне прошлого

Петрограда — барства и нищеты. Я тот ненавидела. Но не люблю и этого города новых властителей, где убиты инициатива масс, ее самодеятельность, где есть "мы" и "они" и где царят взаимная ложь, недоверие, фиглярство верхов и подобострастие, страх низов… Это о Зиновьеве".

С собой в поездку Колонтай взяла сына, чтобы "увидел реальную жизнь и приобщился к борьбе за дело революции". Ехали вместе с украинскими наркомами в спецвагоне первого класса. В Курске и на подъезде к Харькову поезд обстреляли, но никто не пострадал. К тому времени в квартире Павла осталась только одна девица, маскировавшаяся под горничную. Ее Александра тотчас выгнала.

Штаб Заднепровской стрелковой дивизии, которой командовал Дыбенко, перешел в Александровск. Коллонтай поехала с ним. Вот что она записала в дневнике на новом месте: "Пишу в садочке за домом. Тихо, цветут вишни. Думаю о Москве. Как это все далеко: заседание в Кремле, митинги, съезды. <���…> На местах не исполняют указаний Ленина. Что сказал Ленин о середняке? С годок будем с ним поосторожнее, а там, если надо будет, скрутим по-своему. Как всегда, ясно и мудро. А тут действуют грубо, оголтело. Результат плохой. <���…> К Павлу здесь почему-то недружелюбное отношение, а Ленин передавал ему привет. Странно все это, очень странно".

В захолустном Александровске ей было скучно, одиноко и тоскливо. Она писала Зое: "Недавно на вечеринке один товарищ сел за рояль, играл Шопена. А будут ли будущие поколения любить Шопена? Люди воли, борьбы, действия, смогут ли они наслаждаться размагничивающей лирикой Шопена, этим томлением души интеллигентов конца XIX и начала XX века? Полюбят ли 17-ю прелюдию или 4-й вальс те, кто победит капитализм и культуру эксцентричного буржуазного мира? Едва ли… Мне не жалко Шопена, пусть его забудут, лишь бы дать трудовому человечеству возможность жить, как подобает Человеку с большой буквы. А культурные ценности мы сами создадим — не сентиментальные и плаксивые, а новые, бодрые".

К Коллонтай обратился проживавший в Полтаве писатель Владимир Короленко, когда-то с ней переписывавшийся. Поводом стал исключительно высокий процент евреев в ЧК, что порождало массовую юдофобию, ложившуюся на давние антисемитские настроения. Узнав о том, что в отместку за чекистские зверства толпа линчевала пи в чем не повинную еврейскую семью Столяревского, Короленко обратил внимание Коллонтай на необходимость обуздать чекистский произвол и понизить среди них долю представителей некоренных национальностей. Коллонтай Короленко не ответила. Террор она считала необходимым и неизбежным и сознавала, что других чекистов у советской власти нет. А юдофобство считала еще одним "буржуазным пережитком" и проявлением черносотенства.

Весной 1919 года дивизия Павла Дыбенко вошла в Крым. Его наградили орденом Красного Знамени за то, что "в период боев с 25 марта по 10 апреля 1919 года под городами Мариуполь и Севастополь он, умело маневрируя частями вверенной ему дивизии, лично руководил боем, проявил истинную храбрость, мужество и преданность делу революции; своим примером воодушевлял товарищей-красноармейцев, способствовал занятию вышеуказанных пунктов и полному уничтожению противника на северо-восточном побережье Черного и Азовского морей".

Между тем 31 марта 1919 года погиб брат Павла Дыбенко Федор, бывший прапорщик царской армии, начальник 42-й советской стрелковой дивизии. Когда конница генерала Шкуро смяла 374-й полк его дивизии, Федор Дыбенко пытался остановить его, но был убит бегущими красноармейцами.

Когда Дыбенко перевели в Крым, Коллонтай возглавила Наркомат агитации и пропаганды Крымской советской республики, а также политический отдел Крымской армии, которой командовал Дыбенко. Павел стал наркомом по военным и морским делам Крымской республики, а его дивизия — Крымской Красной армией. "Я помогу Павлу, — записала Александра в дневнике. — Он недисциплинирован, самолюбив и вспыльчив". Впрочем, тогда советская власть в Крыму продержалась недолго. Крымская советская социалистическая республика, председателем Совнаркома которой был брат Ленина Дмитрий Ульянов, просуществовала с 28 апреля по 26 июня 1919 года. Коллонтай вместе с Дыбенко пришлось спешно бежать под натиском войск генерала Деникина. Коллонтай стала автором следующего приказа Совета обороны Крымской республики: "Совет обороны доводит до сведения, что все служащие, безотносительно к их партийной принадлежности, которые своим отсутствием на месте службы нарушают нормальный ход жизни, будут считаться дезертирами и как таковые будут преданы военно-полевому суду, а также все граждане, распространяющие провокационные слухи, будут наказаны по всей строгости военно-революционных законов, вплоть до расстрела". Не то чтобы Александра отличалась особенной жестокостью среди других большевистских лидеров. Террор был для нее, как и для других большевиков, необходимым и действенным средством борьбы.

Вскоре из Симферополя Коллонтай пришлось отправиться на Южный берег подыскать подходящий санаторий для сестры Ленина Марии. А Дыбенко отправился на фронт и попросил собрать ему вещички. Проверяя, на месте ли носовой платок, Александра нащупала в кармане френча два письма. Съедаемая ревностью, она прочла их. Это оказались банальные любовные письма, адресованные Дыбенко. Одно письмо кончалось: "…твоя, неизменно твоя Нина". Другое — тоже любовного содержания — написано до боли знакомым почерком, только подпись была неразборчива. Было еще и третье, недописанное, письмо, оно лежало в том же кармане — начало ответа Павла: "Дорогая Нина, любимая моя голубка…" Александра ничем не выдала себя — лишь переложила письма из внутреннего кармана френча в наружный: чтобы заметил. И ушла.