Зигмунд Фрейд - Моисей и монотеизм

Мы уже неоднократно описывали, что произошло в Кадесе, когда две группы, которые в последующем стали еврейским народом, слились вместе, чтобы принять новую религию. С одной стороны, у тех, кто был в Египте, воспоминания об Исходе и фигуре Моисея были настолько сильны» ми и яркими, что они требовали включить их в рассказ о предшествующих временах. Они, возможно, были внуками тех людей, которые знали самого Моисея, и некоторые из них все еще ощущали себя египтянами и носили египетские имена. Но у них были веские основания для подавления воспоминаний о судьбе, которая постигла их вождя и основоположника их законов. Определяющей целью другой части народа было прославление нового бога и оспаривание его чужеземного происхождения. Обе части были заинтересованы скрыть то, что ранее они имели другую религию и ее сущность. Таким образом, родился первый компромисс, и, вероятно, вскоре он был отображен документально. Люди» пришедшие из Египта, принесли с собой письменность и желание записывать историю; но должен был пройти длительный период времени, прежде чем историческое изложение перешло к осознанию, что должно отражать подлинные факты. Первоначально оно безо всяких колебаний придавало своим повествованиям ту форму, которая соответствовала потребностям и целям момента, как будто пока еще не осознавало, что такое фальсификация. В результате могло возникнуть расхождение между письменными данными и устной передачей того же самого материала – преданием. То, что было пропущено или изменено в письменном документе, вполне могло сохраниться нетронутым в предании. Предание дополняло и одновременно противоречило письменному историческому изложению. Оно в меньшей мере было искажено и, возможно, в некоторых местах вообще избежало редакции, и поэтому может быть более достоверным, чем сообщение, зафиксированное в письменной форме. Его достоверность, однако, страдала в связи с тем, что оно было менее стабильным и определенным, чем письменный пересказ, и открытым для бесчисленных изменений и переделок при передаче от одного поколения к другому при устном пересказе. Предание такого типа могут ожидать разные судьбы. Вероятнее всего оно будет раздавлено письменным повествованием, не сможет противостоять ему, станет все более и более туманным и в конце концов уйдет в забвение. Но его может ждать и другая судьба: одна из возможностей – предание закончит тем, что само будет записано; и по мере продвижения вперед нам придется иметь дело еще и с другими судьбами преданий.

Феномен латентности в истории еврейской религии, с которой мы имеем дело, может быть объяснен тем, что факты и идеи, которые намеренно скрывались теми, кого можно назвать официальными историками, в действительности никогда не были утеряны. Информация о них оставалась в преданиях, которые сохранялись среди народа. Как нас убеждает Селлин, действительно существовало предание о кончине Моисея, которое решительно противоречило официальной версии и было намного ближе к истине. Мы можем предположить, что то же самое относится и к другим вещам, которые, по-видимому, прекратили свое существование одновременно с Моисеем – к некоторой части содержания моисеевой религии, неприемлемой для большинства его современников.

Однако, замечательный факт, перед которым мы здесь оказались – что вместо того, чтобы со временем слабеть в ходе столетий, эти предания все более и более крепли, силой пробивая себе путь в позднейшие времена их официального изложения, и в конечном итоге оказались достаточно сильными, чтобы решительным образом влиять на мысли и поступки людей. Верно и то, что условия и причины, которые сделали возможным такой исход, на данный момент нам не известны.

Это факт настолько удивителен, что оправдывает наше желание взглянуть на него еще раз. В нем заключена наша проблема. Еврейский народ отверг религию Атона, принесенную Моисеем, и обратился к поклонению к другому богу, который мало отличался от Ваала [103]соседствующих народов. Все тенденциозные усилия последующих времен не смогли скрыть этого постыдного факта. Но Моисеева религия не исчезла бесследно; некоторая память о ней была жива – возможно, в форме туманного и искаженного предания. И именно это предание о великом прошлом продолжало воздействовать так сказать, подспудно, и постепенно приобретало все большую и большую власть над умами людей, и ему в конце концов удалось сменить бога Яхве на Моисеева бога и заново пробудить к жизни религию Моисея, которая была введена, а затем отвергнута за много веков до этого. То, что предание, таким образом канувшее в забвение, может оказывать воздействие на духовную жизнь людей, является новой для нас идеей. Здесь мы оказываемся в области групповой психологии, где не чувствуем себя свободно. Мы будем искать аналогии, факты, которые имеют, по меньшей мере, сходную суть, даже хотя бы и в других областях. И я верю, что такие факты будут найдены.

В тот период, когда у евреев готовился возврат религии Моисея, греческий народ оказался обладателем чрезвычайно богатого запаса легенд и героических мифов. Считается, что IX или VIII век увидел рождение двух эпических поэм Гомера, которые почерпнули свой материал из легенд. С нашей сегодняшней психологической проницательностью мы могли задолго до Шлимана и Эванса поднять вопрос: откуда греки взяли этот мифический материал, обработанный Гомером и великими аттическими драматургами в своих шедеврах. Ответ должен заключаться в том, что этот народ, вероятно, пережил в своей предыстории период внешнего великолепия и культурного расцвета, которые погибли в исторической катастрофе, и о которых в этих легендах сохранились лишь смутные предания. Археологические исследования наших дней подтвердили это предположение, которое в прошлом, несомненно, было бы объявлено слишком смелым. Эти исследования обнаружили свидетельства впечатляющей минойско-микенской культуры, которая, вероятно, пришла в упадок на греческой земле до 1250 г. до н.э. Едва ли можно найти упоминание о ней у греческих историков последующих времен: самое большее – это примечание, что было время, когда критяне господствовали на море, имя царя Миноса и упоминание о его дворце, лабиринте. И это все, не осталось ничего, кроме преданий, которыми воспользовались поэты.

Также стали известны национальные эпические поэмы других народов – немецкого, индийского, финского. Задача историков литературы – исследовать, можно ли в качестве причин их возникновения принимать те же, что и у греков. Я полагаю, что такое исследование даст положительный результат. Вот условие, которое мы признаем, период предыстории, который сразу же по его завершении выглядит как полный благосостояния, богатый по содержанию и значимости и, возможно, всегда героический, но который относится к таким отдаленным временам, что лишь неясное и неполное предание информирует о нем последующие поколения. Высказывалось удивление, что эпическая поэма как форма искусства в более поздние времена исчезла. Объяснение может состоять в том, что уже больше не существует причины, обусловливающей ее возникновение. Старый материал был использован, а в отношении всех последующих событий место предания заняло историческое изложение. Величайшие героические свершения наших дней не смогли инспирировать создания эпической поэмы, и даже Александр Великий имел право жаловаться, что не нашел своего Гомера.