Ирвин Ялом - Когда Ницше плакал

Не зашел ли он слишком далеко? Рука Ницше, как заметил Брейер, соскользнула с подлокотника и потихоньку подбиралась к ручке портфеля. Но отступать было поздно. Брейер пошел в активное наступление: «Но на моей стороне есть и более могущественные силы – недавно вышедшая замечательная книга, – он протянул руку и постучал по своему экземпляру « Человеческое, слишком человеческое», - вышедшая из-под пера философа, который скоро станет знаменитым, если, конечно, осталась в этом мире справедливость. Слушайте! – Открыв книгу на том моменте, о котором он говорил Фрейду, он начал читать: – «Психологическое наблюдение входит в ряд тех способов, посредством которых человек может облегчить груз бытия». Через несколько страниц автор заявляет о необходимости психологического наблюдения и что – вот, его словами: «Нельзя больше пытаться укрыть от человечества жестокое зрелище стола для морального вскрытия». Еще через несколько страниц автор утверждает, что величайшие философы обычно ошибались именно из-за неверного понимания человеческих действий и чувств, что в итоге приводит к «становлению ложной этики, появлению религиозных и мифологических монстров». Я мог бы продолжать, – сказал Брейер, листая книгу, – но суть этой великолепной книги в том, что, если вы хотите понять человеческие убеждения и поведение, для начала вам стоит отбросить условности, мифологию и религию. Только тогда, когда исчезнет вся предвзятость, вы можете приступать к изучению человека».

«Я прекрасно знаком с этой книгой», – сурово произнес Ницше.

«Но почему бы вам не следовать этим предписаниям?»

«Исполнению этих предписаний я посвятил всю свою жизнь. Но вы не дочитали до конца. Уже много лет я провожу это психологическое вскрытие самостоятельно: я был объектом собственного исследования. Но я не хочу становиться объектом вашего исследования! Вам бы самому понравилось быть чужим подопытным кроликом? Позвольте мне задать вам прямой вопрос, доктор Брейер. Каковы ваши собственные мотивации на участие в этом терапевтическом проекте?»

«Вы пришли ко мне за помощью. Я предлагаю вам помощь. Я врач. Это моя работа».

«Слишком просто! Мы оба знаем, что человеческие мотивации намного более сложны, но в то же время и примитивны. Я еще раз спрашиваю вас, какова ваша мотивация?»

«Это действительно просто, профессор Ницше. Каждый занимается своим делом: сапожник тачает сапоги, пекарь печет, а врач врачует. Каждый зарабатывает себе на жизнь, каждый следует своему признанию, а мое призвание – служить людям, облегчать их боль».

Брейер пытался держаться уверенно, но начинал чувствовать себя неловко. Ему не понравился последний ход Ницше.

«Меня не устраивают такие варианты ответов на мой вопрос, доктор Брейер. Когда вы говорите, что врач врачует, пекарь печет, кто-то следует своему призванию, это не мотивация, это привычка. В вашем ответе нет сознательности, выбора и заинтересованности. Мне больше понравились ваши слова о том, что все зарабатывают себе на жизнь, – это, по крайней мере, можно понять. Человек стремится набить желудок едой. Но вы не берете с меня денег».

«Я должен поставить перед вами тот же вопрос, профессор Ницше. Вы говорите, ваша работа не приносит вам ни гроша. Так зачем же вы философствуете?» Брейер старался сохранить положение нападающего, но чувствовал, как темп его атаки снижается.

«Но между нами есть огромная разница: я не утверждаю, что я философствую ради вас, тогда как вы, доктор, продолжаете притворяться, что вы мотивированы на служение мне, на облегчение моей боли. Эти утверждения не имеют ничего общего с человеческими мотивациями. Это часть ментальности рабов, искусно созданной поповской пропагандой. Ищите свои мотивации глубже! Вы обнаружите, что никто и никогда не делал ничего только для других. Все действия направлены на нас самих, все услуги – это услуги самому себе, любовь может быть только любовью к себе». Ницше говорил все быстрее:

«Кажется, вас удивляет это замечание? Наверное, вы подумали о тех, кого любите. Копните глубже, и вы увидите, что вы любите не их, а любите те приятные ощущения, которые любовь вызывает. Вы любите влечение, а не того, к кому вас влечет. Так что позвольте мне спросить у вас еще раз, почему вы хотите помочь мне? Я снова спрашиваю вас, доктор Брейер, – голос Ницше посуровел, – каковы ваши мотивы»

У Брейера голова пошла кругом. Он подавил первый порыв: сказать все, что он думает об этом гадком и грубом заявлении, но это сразу же поставит точку на все более усложняющемся случае профессора Ницше. На мгновение перед его мысленным взором появилась спина Ницше, выходящего из кабинета. Боже, какое облегчение! Наконец-то закончилось это печальное, полное разочарований дело. При этом ему стало грустно при мысли о том, что он никогда больше не увидит Ницше. Он привязался к этому человеку. Но почему? И в самом деле, что у него были за мотивы?

Брейер поймал себя на том, что опять думает о том, как играл в шахматы со своим отцом. Он всегда допускал одну и ту же ошибку: слишком сосредоточивая внимание на нападении, отходя от своих флангов, он игнорировал защиту до тех самых пор, когда ферзь его отца подобно молнии не прорывался к королю с угрозой шаха. Он отогнал эту фантазию, не забыв, однако, отметить ее значение: он никогда больше не должен недооценивать этого профессора Ницше.

«И снова спрашиваю вас, доктор Брейер, каковы ваши мотивы?»

Брейер пытался найти ответ. Что это были за мотивы? Удивительно, как его мозг сопротивлялся вопросу Ницше. Он заставил себя сосредоточиться. Его желание помочь Ницше – когда оно возникло? Разумеется, в Венеции, когда красота Лу Саломе околдовала его. Он был настолько очарован, что действительно согласился помочь ее другу. Если он брался за лечение профессора Ницше, то тем самым обеспечивал себе не только прямой продолжительный контакт с ней, но и возможность вырасти в ее глазах. Потом была ниточка, ведущая к Вагнеру. Разумеется, здесь не все было гладко: Брейер восхищался его музыкой, но ненавидел его за антисемитизм.

Что еще? За эти недели образ Лу Саломе потускнел в его памяти. Она перестала быть причиной желания работать с Ницше. Нет, он знал, что он был заинтригован интеллектуальным вызовом, брошенным ему. Даже фрау Бекер сказала недавно, что ни один терапевт в Вене не согласился бы работать с таким пациентом.

Еще был Фрейд. Предложив Ницше Фрейду в качестве учебного случая, он будет глупо выглядеть, если профессор откажется от его услуг. Или это было его желание приблизиться к великому? Возможно, Лу Саломе была права, утверждая, что Ницше – это будущее немецкой философии: эти его книги, в них было что-то от гениальности.