Карен Армстронг - 12 шагов к состраданию

Еще раз вспомним учение Конфуция о том, как применять Золотое правило в политике.

Человеколюбивый человек – это тот, кто, стремясь укрепить себя [на правильном пути], помогает в этом и другим, стремясь добиться лучшего осуществления дел. [194]

На чужом несчастье своего счастья не построишь. Если мы хотим, чтобы в мире был мир, необходимо уважать других людей и следить, чтобы это уважение проявлялось не только на словах, но и на деле.

В ходе этого шага включите в свою практику внимательности еще одно буддийское упражнение. Оно поможет яснее увидеть, сколь многим вы обязаны людям, которых в глаза не видели и которые могут жить далеко от вас. Гуляя возле собственного дома, подумайте о людях, которые строили его: обтесывали древесину или выкладывали стену кирпичами, ставили водопровод. Вставая утром с постели, вспомните о тех, кто выращивал, собирал и обрабатывал хлопок для рубашки; кто выращивал и перевозил зерна, которые вы бросаете в кофемолку. Вам нравится получившийся продукт? Значит, вы несете за людей, которые его сделали, свою долю ответственности, особенно если они работают в плохих условиях. Кто испек хлеб для ваших утренних тостов? Подумайте, сколько труда потребовалось, чтобы изготовить каждый из них. Отправляясь на работу, поразмышляйте о тысячах рабочих и инженеров, построивших и обслуживающих дороги и машины, железнодорожные пути и поезда, автобусы и метро, которыми вы пользуетесь. Продолжайте это упражнение в течение дня. Следует также помнить, что на все наши культурные, этические, религиозные и интеллектуальные традиции глубоко влияли другие народы. Мы привыкли думать об этих традициях как о своих собственных, но в прошлом на них могли оставить отпечаток предки тех, кого мы сейчас считаем врагами. Мы есть то, что мы есть, благодаря тяжкому труду, прозрениям и достижениям бесчисленного множества других людей.

Когда мы ощетиниваемся против какой-либо угрозы, мы теряем способность тонко и творчески мыслить. Если мы позволяем себе гнев или презрение, это негативно сказывается на нашем духовном и интеллектуальном здоровье: неблагодарность и ненависть сужают горизонты. Чжуан-цзы говорил, что пытаться заморозить культурные, национальные и религиозные традиции невозможно. Подумаем же, сколь сильно они менялись и адаптировались к новым условиям в течение столетий (и даже при нашей жизни). Воспитание четырех возвышенных состояний ума во многом и призвано разрушить барьеры, которые мы воздвигли между собою, чтобы наши горизонты расширились.

В глобальном мире глухота к страданиям чужого народа однажды аукнется нам самим

Отказ от племенного эгоизма может стать духовным процессом, который можно проиллюстрировать мифом о ночном путешествии пророка Мухаммеда в Иерусалим (исра) и о его вознесении на небеса (мирадж) . [195] См. обзор различных версий сказания в Annemarie Schimmel, And Muhammad Is His Messenger: The Veneration of the Prophet in Islamic Piety (Chapel Hill, NC & London, 1985), 155–179; см. также мою собственную книгу Muhammad: A Prophet for Out Time (New York & London, 2006), 81–86. В Коране есть упоминания о некоем мистическом опыте пророка, но они далеки от подробных сказаний, записанных впервые в VIII веке. [196]Ранние биографы Мухаммеда относили эту историю к периоду, когда он был вынужден оставить Мекку и собственное племя и поселиться на чужбине. Подобно любому мифу, это сказание говорит о духовном значении происшедшего. Хиджра (миграция) из Мекки в Медину, приблизительно 450 километров к северу, была не просто переменой адреса: в тогдашней Аравии оставить родное племя, величайшую ценность, было почти святотатством. Само слово «хиджра» намекает на болезненный разрыв. Его корень означает, что человек «отрезал себя от дружеских и любящих уз и общения… он перестал… общаться с ними». [197]

Традиционные арабские оды часто описывают, как поэт отправился в ночное путешествие, как страшен был его путь через пустыню и как впоследствии он радостно воссоединился со своим племенем, после чего воспел гимн об уникальной воинской доблести и величии племени, а также его вечной ненависти к тем, кто угрожает его существованию. [198]Однако в ночном путешествии Мухаммеда все наоборот. Никакого воссоединения с племенем: странствие заканчивается в далеком Иерусалиме, священном городе иудеев и христиан. Никакой хвалы ненависти и войне: мы читаем о гармонии и выходе за племенные пределы. Согласно легенде, однажды ночью, когда Мухаммед спал возле Каабы, его разбудил Джабриил, дух откровения, и чудесным образом перенес на Храмовую гору в Иерусалим. Там его приветствовали все великие пророки прошлого, которые попросили его проповедовать им. А затем он вознесся через семь небес к престолу Божьему. Относительно того, что случилось, когда Мухаммед попал в Божественное Присутствие, рассказ благочестиво умалчивает, однако ясно, что он покорил Богу (ислам) свое «я»: «В страхе он утратил дар речи и утратил себя… Мухаммед себя не знал и не видел». [199] Илахинама; цит. в Schimmel, Muhammad Is His Messenger, 168.

Этот миф выражает стремление Мухаммеда привести арабов в сердце монотеистической семьи. Другие пророки не чураются его как самозванца, а видят в нем брата. На разных стадиях небесного восхождения Мухаммед беседует с Адамом, Иисусом, Иоанном Крестителем, Иосифом, Енохом, Моисеем, Аароном и Авраамом. В одной из версий сказания Моисей дает ему совет относительно числа ежедневных молитв для мусульман. Рассказ пронизан плюрализмом: пророки молятся вместе, приветствуют друг друга и обмениваются прозрениями. Перед нами образец подлинной мусульманской духовности: полное отречение от личного и племенного «я».

Суфиев, исламских мистиков, особенно любивших это сказание, отличало глубокое уважение к чужим верованиям. Суфийский поэт мог воскликнуть в экстазе, что он более не иудей, не христианин и не мусульманин, а чувствует себя в равной степени дома в синагоге, мечети и церкви: когда ты узрел Божественное, человеческие разделения остаются позади. А мы, заканчивая разговор об этом шаге, поразмыслим над словами выдающегося суфийского философа Ибн аль-Араби (1165–1240). Его предостережения против религиозной узости можно применить и к племенному шовинизму:

Не прилепляйся ни к какому конкретному символу веры настолько, чтобы все остальные считать неправильными, иначе ты потеряешь много блага. Более того, ты не постигнешь великую истину вещей. Бог, вездесущий и всесильный, не ограничен одним символом веры, ибо говорит: «Куда бы вы ни обратились, там лик Аллаха». [200] Всякий хвалит то, во что верит; его божество им же создано и, хваля его, он хвалит себя. Соответственно, хулит он и чужие верования, чего не делал бы, будь он справедлив. Однако его неприятие основано на невежестве. [201]