Олег Цендровский - Между Ницше и Буддой [счастье, творчество и смысл жизни]

Таким образом, при восприятии поведения другого живого существа, в нашей голове оно воспроизводится в уменьшенном масштабе. Мы создаем модель того, что именно оно делает, но также и того, что чувствует – и испытываем некое подобие его эмоций, каковыми они нам представляются. Благодаря этому человек может прогнозировать чужие действия и обучаться на основе чужого опыта. Если мы, к примеру, чувствуем боль нашего товарища, вызванную неким обстоятельством, то тем самым обучаемся избегать названного обстоятельства, как если бы оно причинило боль и нам.

По эволюционным причинам в человеке имеется врожденный фундаментальный стереотип: аберрация подчинения группе – искажение восприятия, при котором коллективное поведение наделяется повышенной ценностью, а его критическая оценка ослабевает. Из экспериментов Соломона Аша мы узнали, что люди стараются не выбиваться из общего течения, даже когда речь идет об увиденных впервые незнакомцах. Неудивительно в таком случае, что это воздействие становится тем сильнее, чем более мы любим и ценим конкретную группу или зависим от нее. Одним словом, охотнее всего мы копируем поведение и взгляды тех, кого считаем Своими.

Это хорошо продемонстрировано в хитроумном эксперименте, проведенном в 1968 г. Харви Хорнштейном и с группой психологов из Колумбийского университета. Они клали на мостовую бумажник с деньгами, к которому прилагалось письмо. Из прочтения становилось ясно, что его автор сам недавно нашел этот бумажник и нес его на почту, чтобы отослать настоящему владельцу вместе с сопровождающим письмом, но, увы, случайно обронил. Если письмо создавало впечатление, что его написал человек из иной среды, к примеру сравнительно недавно приехавший иммигрант, то лишь 33 % следовали его благородному примеру и отправляли бумажник по указанному адресу.

Но вот если автор производил впечатление Своего (по манере писать и уровню грамотности), то уже 70 % людей высылали бумажник владельцу. О том, насколько охотнее мы копируем поведение Своих, издавна знают не только психологи, но и рекламисты, которые еще в начале XX в. поголовно обнаружили, что эффективность продвижения максимальна при использовании образов того же возрастного и социокультурного профиля, что и целевая аудитория.

Уровень конформизма зависит также от генетики индивида, накопленного внутреннего опыта и даже текущего состояния мозга. К примеру, у подростков еще не сформирована префронтальная кора мозга и способность к сознательному контролю. Одновременно они испытывают повышенную необходимость интегрироваться в социум, в связи с чем люди этого возраста столь подвержены как пропаганде, так и анонимному влиянию своей группы (в психологии данный феномен известен как peer pressure ). Прежде всего, это касается дурных влияний, заблуждений и пороков по той простой причине, что все они коренятся в слабости и лености, а движение по линии наименьшего сопротивления есть первая из выбираемых живым существом траекторий. Как следствие, если друзья подростка увлекаются определенными вещами и имеют некоторые привычки, то с большой вероятностью и он – по инерции подражания и дабы завоевать очки симпатии – будет их иметь.

Наконец, склонность к подчинению растет в ситуации опасности и неопределенности. Чувствуя сильную неуверенность в себе и мире вокруг, не зная, что делать, мы обращаемся к естественному источнику знания – поведению и образу мыслей окружающих. Так, кризисная и нестабильная ситуация в Германии после поражения в Первой мировой войне сделала умы немцев достаточно податливыми, чтобы они с утроенной охотой пошли на поводу у группы и ее лидеров.

Как показывают исследования, даже в благоприятных условиях движение наперекор идеям, ценностям и правилам общности распаляет центры негативных эмоций и требует больших энергетических затрат. При всеобщем же смятении и непредсказуемости обстоятельств совокупная нагрузка становится столь высока, что типичный индивид не может ее переносить.

Он бежит от свободы, тяготится ею, поскольку свобода означает ответственность. Свобода требует напряжения умственных и душевных сил, она подразумевает необходимость выбирать, планировать, рисковать, бороться, преодолевать себя, созидать. Желая избежать напряжения от конфликта с большинством, избежать напряжения от работы собственной мысли, он ищет эмоциональной разрядки в единении с массой. Он делегирует решения случаю, группе или же вручает себя тоталитарным системам – политическому вождю или религиозному авторитету, которые сделают все за него. Это снимает груз внутреннего усилия, внешней борьбы и ответственности, даря искомое облегчение, но длится оно недолго и достается дорогой ценой.

Разберем теперь на более конкретном примере, как аберрация подчинения группе влияет на ход жизни в самые обычные и не военные времена. Хорошим подспорьем послужит так называемая теория разбитых окон, чья история берет начало в Нью-Йорке 1980-х гг. В то время город был одним из самых опасных мест цивилизованного мира: в нем ежедневно совершалось полторы тысячи тяжких преступлений, а грязные улицы были полны грабителей, бродяг и попрошаек.

Особенно постапокалиптический вид имело метро – в нем было опасно ездить даже днем. Здесь собирались столичные преступники, станции едва освещались, а вагоны метро, еще более замусоренные, чем улицы, были покрыты толстым слоем граффити как изнутри, так и снаружи. Большинство людей проходили через турникеты без жетонов или прыгали поверх, зачастую при этом ломая их вместе с жетоноприемниками.

Именно на этом фоне американские социологи Д. Уилсон и Д. Келлинг в ходе своих размышлений над тем, что движет криминальным поведением, пришли к пониманию принципа, который классически формулируется следующим образом: «Если разбить в здании одно стекло и оно не будет заменено, то через некоторое время в нем не останется ни одного целого окна». Иными словами, пример социальной терпимости к беспорядку, правонарушениям, даже самым мелким, провоцирует мощный рост как их самих, так и более тяжких преступлений. Он дает сигнал «можно», и включается инстинкт подражания.

Одним из первых применений теории разбитых окон явилась деятельность нового директора нью-йоркского метрополитена Дэвида Ганна. Вступив в должность в середине 1980-х, он под пристальным вниманием общественности сосредоточил огромные усилия и средства на борьбе с граффити, увидев в этом и символ, и одну из причин хаоса. На конечных точках маршрутов были установлены моечные пункты, и если вагон приходил с новыми граффити, его отмывали во время разворота или выводили из эксплуатации до полного облагораживания. Подростки первое время активно продолжали заниматься вандализмом, пробирались ночью в депо и вновь все разрисовывали, но сотрудники метро день за днем методично продолжали отмывать вагоны – и энтузиазм подростков быстро поутих.