Лори Готтлиб - Вы хотите поговорить об этом? Психотерапевт. Ее клиенты. И правда, которую мы скрываем от других и самих себя

Когда я закончила говорить, он задумчиво посмотрел на меня. Он не стал защищаться, хотя мог бы. Он просто извинился. Он не смог, сказал он, понять что-то важное, происходящее между нами. Пытаясь объяснить ему, что я чувствую себя загнанной в угол, я заставила его чувствовать себя точно так же: загнанным, попавшим в ловушку. И в своей фрустрации, как и я в своей, он выбрал самый простой путь: да, ты облажалась – напиши эту чертову книгу .

– Сегодня мне нужно проконсультироваться насчет пациента, – говорю я.

Я рассказываю Уэнделлу, что у меня есть пациент, чья жена ходит к нему , Уэнделлу. И каждый раз, когда я прихожу сюда, я думаю, не та ли это женщина, которую я вижу выходящей из кабинета. Я знаю, что он не имеет права рассказывать мне что-либо о пациентке, но все же интересуюсь, не упоминала ли она имя психотерапевта своего мужа – мое имя – в его присутствии? И как нам справляться с таким совпадением? В качестве пациента я могу говорить что угодно о любом аспекте своей жизни, но я не хочу омрачать ее терапию знаниями о ее муже.

– Вы по этому поводу хотели проконсультироваться? – спрашивает Уэнделл.

Я киваю. Учитывая предыдущее фиаско, полагаю, он будет крайне осторожен с ответом.

– Что из сказанного мной будет полезно для вас? – спрашивает он.

Я думаю об этом. Он не может ответить на мой вопрос о том, не Марго ли это выходит из его кабинета перед моей сессией. Он даже не может подтвердить, что знает, о ком мы говорим. Он не может сказать мне, известен ли ему тот факт, что я работаю с мужем его пациентки. Он не может сказать, что Марго говорила и чего не говорила обо мне. И я знаю, что если бы разговор зашел о Джоне, Уэнделл повел бы себя как профессионал, и мы бы обсудили этот вопрос в контексте меня самой. Возможно, мне нужно узнать, правильно ли я сделала, рассказав ему об этой ситуации.

– Вы когда-нибудь задавались вопросом, хороший ли я психотерапевт? – спрашиваю я вместо этого. – Учитывая все, что вы здесь видели?

Я вспоминаю свое предыдущее «Я вам нравлюсь?», но в этот раз мой вопрос о другом. Тогда я подразумевала «Любите ли вы меня, как ребенка, любите ли мою нешаму?» Теперь я спрашиваю: «Вы воспринимаете меня как компетентного взрослого человека?» Разумеется, Уэнделл никогда не видел, как я веду сессии, никогда не курировал мою работу. Как он может выразить свое мнение? Я начинаю говорить это, но Уэнделл меня останавливает.

– Я знаю, что вы хороший психотерапевт, – говорит он.

Сначала я не понимаю. Он знает, что я хороший психотерапевт? На основании че… Ох ! Значит, Марго думает, что их с Джоном дела налаживаются.

Уэнделл улыбается. Я улыбаюсь. Мы оба знаем, что он не может мне ничего сказать.

– У меня еще один вопрос, – говорю я. – Как нам минимизировать неловкость в такой ситуации?

– Возможно, вы только что это сделали, – говорит он.

И он прав. В парной терапии психотерапевты говорят о разнице между уединенностью (личное пространство, которое нужно любому человеку, находящемуся в здоровых отношениях) и скрытностью (которая проистекает из стыда и, как правило, губительна). Карл Юнг называл секреты «психическим ядом» – и после всех тайн, что я хранила от Уэнделла, хорошо, что эта последняя теперь разглашена.

Я больше не прошу консультаций, потому что правда заключается в том, что Уэнделл давал мне советы с самого первого дня; в том смысле, что психотерапия – это профессия, которой ты обучаешься на практике, работая не только психотерапевтом, но и пациентом. Это двойное ученичество, отсюда и идет поговорка, что психотерапевты могут провести своих пациентов не дальше, чем проходят сами. (Вокруг этой идеи ведется много споров: как и мои коллеги, я видела, как мои пациенты достигали высот, о которых я могу лишь мечтать. Но тем не менее неудивительно, что по мере того, как я исцелялась сама, я становилась все более искусной в ремесле исцеления других.)

Я пользуюсь уроками Уэнделла и на практическом уровне – прямо в своем кабинете.

– Мне вспоминается один мультик об узнике, который трясет прутья решетки… – сказала я как-то Джону, пытаясь помочь ему увидеть, что «идиот», о котором он говорил в тот день, не был его тюремщиком.

Когда я перешла к сути (клетка открыта со всех сторон), Джон на секунду улыбнулся, что я поначалу приняла за одобрение, но затем он отбил подачу.

– Да сколько можно, – сказал он, закатывая глаза. – Неужели другие пациенты правда ведутся на это?

Но он был исключением. Эта интервенция отлично срабатывала со всеми остальными.

Тем не менее самый важный навык, которому я научилась у Уэнделла – следовать своей стратегии, одновременно с этим привнося личностный подход. Пну ли я пациента, чтобы что-то доказать? Скорее всего, нет. Буду ли я петь? Вряд ли. Но я, возможно, не материлась бы хором с Джулией, если бы не видела, как Уэнделл до предела остается собой во время наших сессий. Психотерапевты-интерны учатся работать по книгам, осваивая базу так же, как нотную грамоту для игры на пианино. В обоих случаях, если вы знаете основу, вы можете совершенствоваться. Правила Уэнделла заключаются не в том, что их нет. Правила есть , и нас учат следовать им не без причины. Но он показал мне, что, когда правила обходят с обдуманным намерением, это расширяет определение эффективной психотерапии.

Мы с Уэнделлом больше не говорим о Джоне или Марго, но через несколько недель, когда я сижу в кресле приемной, дверь в офис отворяется, и я слышу мужской голос.

– Значит, в то же время в следующую среду?

– Да, буду вас ждать, – отвечает Уэнделл, потом дверь скрипит, закрываясь.

За ширмой проскальзывает парень в костюме. Интересно , думаю я. Может быть, женщина, что была передо мной, перестала ходить на психотерапию. Может быть, это была Марго, и Уэнделл организовал перестановку, чтобы обеспечить мою конфиденциальность на случай, если Марго в конечном итоге сложит два и два. Однако я не спрашиваю, потому что это больше не имеет значения.

Уэнделл был прав: неловкость исчезла. Тайна раскрыта, психический яд испарился.

Я получила консультацию – или же это была психотерапия? – в которой нуждалась.

До сессии Джулии десять минут, и я уплетаю соленые крендельки на кухне нашего офиса. Я не знаю, когда будет наша последняя сессия. Если Джулия опаздывает, я подозреваю худшее. Должна ли я узнавать, как у нее дела, между сессиями, или дать ей возможность позвонить самой в случае необходимости (зная, что ей сложно просить о помощи)? Должны ли личные границы психотерапевтов быть другими – более свободными – при работе с неизлечимо больными пациентами?

Когда я впервые увидела Джулию в Trader Joe’s , я не хотела вставать к ней в очередь, но после того случая, если мы были в магазине одновременно, Джулия махала мне, и я с радостью переходила к ней. Если со мной был сын, он отбивал «пять» в знак приветствия и получал лишний лист с наклейками. Когда Джулия перестала там появляться, он это заметил.