Лори Готтлиб - Вы хотите поговорить об этом? Психотерапевт. Ее клиенты. И правда, которую мы скрываем от других и самих себя

Мне очень нравилась следующая строчка из книги Франкла: «Между раздражителем и нашей на него реакцией всегда есть время. В это время мы можем выбрать, как отреагировать. И именно в реакции кроется наш рост, наша свобода».

Я никогда не писала Уэнделлу ни о чем, кроме изменений в нашем графике, но меня так поразила эта параллель, что я захотела поделиться с ним. Я открыла почту и написала: «Вот то, о чем мы говорили. Весь секрет, полагаю, в том, чтобы найти это неуловимое “время”».

Через несколько часов он ответил.

Это был типичный Уэнделл: теплый и искренний, но явно настаивающий на том, что психотерапия должна проходить исключительно лицом к лицу. Я вспомнила наш первый телефонный разговор, при котором он не сказал почти ничего, но оказался удивительно вовлеченным при личной встрече.

Но я все равно всю неделю крутила в голове его ответ. Я могла отправить эту цитату множеству друзей, которым она бы тоже понравилась, но все было бы иначе. Мы с Уэнделлом существовали в отдельной вселенной, где он видел меня так, как не видели даже мои близкие. Конечно, правдой был и тот факт, что мои родственники и друзья видели те грани меня, которые Уэнделл не видел никогда, но никто не мог понять подтекст моего письма так точно, как он.

В следующую среду Уэнделл упоминает письмо. Он рассказывает, что поделился цитатой с женой, которая собирается использовать ее в дискуссии, которую она будет вести. Он никогда не говорил о своей жене, хотя я знаю о ней все после того давнего приступа интернет-слежки.

– Чем занимается ваша жена? – спрашиваю я, словно не видела ее профиль в LinkedIn . Он говорит мне, что она работает в некоммерческой организации.

– Интересно, – отвечаю я, но слово «интересно» звучит неестественно высоко.

Уэнделл смотрит на меня. Я быстро меняю тему.

На какую-то секунду я думаю о том, что бы сделала сама, будь я здесь на месте психотерапевта. Иногда мне хочется сказать: «Я бы поступила иначе» – но это все равно что давать указания водителю, сидя позади него. Мне нужно быть пациенткой, что означает отказ от контроля. Может показаться, что пациент контролирует сессию, решая, о чем рассказать, задавая повестку и тему. Но психотерапевты дергают за ниточки собственными методами – тем, что мы говорим и не говорим, как отвечаем или отмалчиваемся, чему уделяем внимание и чему нет.

Позже на сессии я говорю о моем отце. Я рассказываю Уэнделлу, что он снова был в больнице из-за проблем с сердцем, и, хотя сейчас все хорошо, я боюсь потерять его. Я по-новому осознаю, насколько он хрупок, и начинаю осознавать реальность того, что он не будет жить вечно.

– Я не могу представить себе мир, в котором его нет, – говорю я. – Я не могу представить себе, что не смогу позвонить ему и услышать его голос, или попросить у него совета, или посмеяться с ним над чем-то, что нам обоим кажется смешным.

Я думаю о том, что в мире нет ничего подобного шуткам с моим отцом. Думаю о том, что он разбирается практически во всем, что он сильно любит меня, что он очень добр – не только ко мне, но ко всем. Первое, что люди говорят о моем отце – не то, как он умен или остроумен, хотя все это тоже подходит. Первое, что они говорят: «Он такой милый».

Я рассказываю Уэнделлу о случае, когда я уехала в колледж на Восточном побережье, но скучала по дому и не знала, хочу ли я там остаться. Мой отец услышал боль в моем голосе, сел в самолет и пролетел почти пять тысяч километров, чтобы посидеть вместе со мной на парковой скамье неподалеку от общежития в холодный зимний день и просто выслушать. Он провел со мной еще два дня, мне стало лучше, и он улетел домой. Я не вспоминала об этом годами.

Я также вспоминаю, что случилось в прошлые выходные, сразу после баскетбольного матча моего сына. Когда мальчики убежали праздновать победу, мой отец отвел меня в сторону и сказал, что накануне он был на похоронах своего друга. После похорон он подошел к дочери друга, которой слегка за тридцать, и сказал: «Твой отец так гордился тобой. Каждый раз, когда мы разговаривали, он говорил: “Я так горжусь Кристиной”. И рассказывал мне, как ты поживаешь».

Это было правдой, но Кристина была потрясена.

«Он никогда не говорил мне этого», – сказала она, заливаясь слезами. Мой отец был в шоке, пока вдруг не понял, что и сам не уверен: говорил ли он мне, как ко мне относится? Делал ли он это вообще – или в достаточном объеме?

– Так что, – сказал мой отец около спортзала, – я хочу знать наверняка, что я говорил тебе, как горжусь тобой. Я хочу быть уверенным, что ты это знаешь.

Он очень смущенно говорил это, явно чувствуя себя некомфортно от такого рода общения: обычно он выслушивал других, но держал свой эмоциональный мир при себе.

– Я знаю, – сказала я, потому что отец выказывал свою гордость за меня многочисленными способами, хотя я не всегда слушала его так хорошо, как стоило бы. Но в тот день я не могла не расслышать подтекст: я умру, скорее раньше, чем позже . Мы стояли там вдвоем, обнявшись и плача, пока люди, проходившие мимо, старались не глазеть, потому что мы оба знали, что это было началом прощания отца.

– Ваши глаза открываются, а его начинают закрываться, – говорит сейчас Уэнделл, и я думаю о том, какая это горькая правда. Мое пробуждение случилось вовремя.

– Я так рада, что у нас еще есть время и что оно может стать настолько осмысленным, – говорю я. – Я бы не хотела, чтобы в какой-то момент он внезапно умер, а я поняла, что уже слишком поздно, что я ждала слишком долго, чтобы по-настоящему увидеть друг друга.

Уэнделл кивает, а меня начинает подташнивать. Внезапно я вспоминаю, что отец Уэнделла очень неожиданно умер десять лет назад. Во время своих Гугл-раскопок я нашла некролог, прочитав историю его смерти в интервью матери Уэнделла. Отец Уэнделла, казалось, был совершенно здоров, когда упал без сознания за ужином. Я думаю, мои разговоры об отце могут быть болезненными для Уэнделла. Еще я переживаю, что если скажу больше, то дам понять, как много я знаю. Так что я отступаю, игнорируя тот факт, что психотерапевтов учат слышать то, что пациенты не говорят.

Через несколько недель Уэнделл говорит, что на последней паре сессий я, кажется, обсуждаю не все, что мне хочется – с тех пор, добавляет он, как я отправила ему цитату Виктора Франкла, а он упомянул свою жену. Ему хотелось бы знать (что бы мы, психотерапевты, делали без фразы « хотелось бы знать », касаясь чувствительных тем?), как комментарий о жене повлиял на меня.

– Я как-то не думала об этом, – говорю я. Это правда: я была сосредоточена на том, чтобы утаить свои интернет-раскопки.

Я смотрю на свои ноги, потом на ноги Уэнделла. Сегодня на нем носки в бело-голубую полоску. Вскинув голову, я вижу, что Уэнделл смотрит на меня, приподняв правую бровь.