Джиа Толентино - Кривое зеркало [Как на нас влияют интернет, реалити-шоу и феминизм] [litres]

Какое бы мнение у вас ни сложилось при разговоре со мной после пары бокалов вина, я нахожусь в моногамных гетеросексуальных отношениях более двенадцати лет. Но мое неприятие свадеб – явной кульминации подобных отношений – имеет давнюю историю. Девочек с детства учат интересоваться свадебными церемониями – с помощью Барби (мне эти куклы никогда не нравились), игр (я чаще всего фантазировала над книгами) и диснеевских мюзиклов, в которых прекрасные принцессы очаровывают самых разных мужчин. Мне нравились эти фильмы – не интересовала меня только любовная линия. Я представляла себя Белль, танцующей среди лестниц в библиотеке, Ариэль, плавающей по глубокому океану, Жасмин в звездном свете с фантастическим тигром, Золушкой, которой помогают мышки и птички. Ближе к концу этих фильмов, когда дело доходило до принцев, я начинала скучать и выключала свой плеер. Работая над этой статьей, я пересмотрела на YouTube свадьбы Золушки и Русалочки и почувствовала, что мне показывают вырезанные сцены.

Не считайте меня радикальным противником свадебных традиций. В детстве я была настоящей девочкой и любила внимание. В моей комнате были розовые шторы и розовые стены, а на кровати – розовые простыни. Описания красивых платьев в книгах казались мне захватывающими. Читая о том, как Скарлетт не могла надеть свое любимое платье «из зеленой тафты, все в мелких оборочках, обшитых по краю зеленой бархатной лентой», потому что «спереди на лифе отчетливо виднелось жирное пятно», я страдала вместе с ней. Иногда на семейных праздниках я пела песню Покахонтас – моей любимой диснеевской принцессы, босоногой, с приятелем-енотом и яркими восходами. Мне было всего четыре года, когда я начала писать страстные записки матери, чтобы она отвела меня в фотостудию в торговом центре, где можно было сделать портрет в блестках. Когда она согласилась, я написала благодарственное письмо Богу . («Спасибо, что позволил мне пойти в Glammer Shots, – писала я, – и что сделал меня хитрой».) Для фотографии я нарядилась в белое платье с рукавами-фонариками и украсила волосы цветами.

В средней школе я отправилась на свое первое «свидание» в торговый центр. Романтическая встреча сопровождалась просмотром фильма «Большой папа» с Адамом Сэндлером в главной роли. Примерно тогда мне страшно захотелось нравиться парням. В то же время предсказуемость подобного желания вызывала у меня отвращение. В старших классах я дружила с несколькими мальчиками, и у меня даже были тайные увлечения. Но о серьезных романах я не думала. В колледже я мгновенно влюбилась в парня, и на втором курсе он уже переехал в мою квартиру. Тогда мне было семнадцать. Один из наших разговоров я описала в Живом Журнале:

Он сказал, что его пугает: что он просто играет свою роль типичного левацкого, экзистенциального университетского бойфренда, а остепенюсь я с мужчиной, пригодным для брака… А я сказала ему то, что думала: разве все мы не играем роли, которые соответствуют определенному времени?

Во всем моем архиве слово «брак» встречается единственный раз – а ведь я вела Живой Журнал всю свою юность. Наблюдая за своими стараниями превратить личную напряженность в абстрактный социальный проект, я старалась не признаваться себе в том, что изо всех сил пытаюсь оправдывать собственные желания.

Как бы то ни было, на четвертом курсе я рассталась с этим бойфрендом – неожиданно мне показалось странным, что я добровольно стираю чужое белье. Приехав домой после окончания университета, я заскучала и послала эсэмэску Эндрю, с которым познакомилась год назад на Хэллоуин. Тогда он оделся как борец Родди «Буян» Пайпер. (Сама я неполиткорректно нарядилась Покахонтас, а мой приятель щеголял в индейских перьях.) В то время Эндрю встречался с миниатюрной брюнеткой из моего сестричества, но они расстались еще до того, как он переехал в Хьюстон, чтобы завершить образование.

В Техасе Эндрю был новичком, а я собиралась в любой момент отправиться в Корпус мира. Осознание временности наших отношений подарило нам чувство свободы. Мы очень сблизились, и так прошло шесть месяцев. Как-то утром мы проснулись на сдувшемся надувном матрасе в квартире моего приятеля Уолта. Нас мучило похмелье. В солнечных лучах играла пыль – настоящее волшебство. Я посмотрела на Эндрю и почувствовала, что если я не смогу смотреть на него вечно, то просто умру. Через несколько дней мы отправились в Вашингтон на официальную встречу братства. Я прилично напилась и вышла на улицу, чтобы немного освежиться ментоловыми сигаретками. А потом вернулась, благоухая табачным дымом. Эндрю этого терпеть не мог. «Я бы все бросила ради тебя, – сказала я ему, – но…» До отъезда в Центральную Азию оставалось две недели. Эндрю всегда был очень чувствительным. Он заплакал. Мы вернулись в нашу гостиницу и признались, что любим друг друга. Я проснулась в окружении пивных банок, которые спьяну использовала в качестве холодных компрессов – так у меня опухло лицо от слез.

Мы решили остаться вместе, хотя я и собиралась уезжать. А потом я улетела в Кыргызстан, где через несколько месяцев волонтерской службы мои размышления о свадьбе достигли пика. Моя подруга Элизабет прислала мне посылку с множеством замечательных, весьма фривольных вещичек – и в том числе журнал «Свадьбы по Марте Стюарт». Все в этом журнале было милым, бесполезным, красивым и предсказуемым. Это мне понравилось, и я постоянно перечитывала его. Как-то вечером, забравшись на гору, чтобы поймать сигнал мобильной связи, я не смогла дозвониться до Эндрю. И тогда меня охватило мучительное чувство, что я разрушила что-то драгоценное и невосстановимое. Я заснула, читая свадебный журнал, и во сне вышла за него замуж. Сон был поразительно яркий и реалистичный, даже с музыкальным оформлением. Я видела большой зеленый газон, в воздухе плавали цветы, звучала гитара Хосе Гонсалеса. Я ощущала поразительное чувство рушащейся свободы и безопасности. Это было почти вознесение – или смерть. А потом появилась темная комната, где сверкали огни дискотеки. Звучала уже совсем другая песня. Я в ужасе проснулась, а потом свернулась клубочком и закрыла глаза. Несколько недель я лелеяла эту фантазию, хотя не могла представить себе ничего, кроме света, музыки и солнца. Я ни разу не увидела ни себя, ни подружек невесты, ни платья, ни торта.

Из Корпуса мира я ушла рано. В самолете страшно нервничала и ощущала собственную хрупкость, как никогда прежде. Меня терзало ужасное противоречие между моей непристойной силой американки и непристойной беспомощностью женщины. У меня уже начался туберкулез, меня мучила унизительная неспособность комфортно жить в ситуации, где я не могла ничего достичь и найти выход. Из аэропорта отправилась прямо в хьюстонскую квартиру Эндрю – и больше никогда оттуда не уходила. В то время он был страшно занят. Возвращался домой из университетской студии только для того, чтобы пять часов поспать. Я же занималась двумя хобби, которые приобрела в Корпусе мира: ходила на йогу и готовила разнообразную еду. Но за выпеканием сдобных рулетов и изучением расписания занятий виньясой я начала ощущать определенный дискомфорт. Я снова почувствовала себя девочкой, которая играет роль жены.