Изабель Гиллис - Cozy. Искусство всегда и везде чувствовать себя уютно [litres]

В этом-то и состоит основная мысль этой книги: находить источник силы в чем угодно – даже в том, что вам не нравится.

Потом я вспомнила кусок канифоли, что был у меня в детстве. Мама хотела, чтобы я научилась играть на виолончели – наверное, потому, что сама на ней играла. Мне виолончель нравилась, но выходило у меня неважно. Читать ноты было трудно, во время занятий было одиноко, а учителя своего я и вовсе не помню. Но зато запомнила, как мы отправились в пыльный и душный магазинчик струнных инструментов в Вест-Фортис выбирать виолончель напрокат. Там, вслед за хозяином магазина, мы прошли по скрипучим половицам в самый дальний угол, мимо рядов скрипок – на цыпочках, словно Люси, попавшая в шкаф и очутившаяся в Нарнии. Тот же старичок из Восточной Европы помог нам организовать прокат. Если бы мне сказали, что это был личный поставщик инструментов Ицхака Перлмана, я бы не удивилась. Подобрав мне виолончель и смычок, он вернулся за стеклянную стойку, заваленную партитурами, и выдвинул ящик; звук был такой, словно перекатываются камни. Вынув оттуда янтарный слиток, он вложил его в мою ладонь. Слиток пах маслом и смолой. Вид у мамы был счастливый (здорово, когда твоему ребенку показывают что-то, что может изменить всю его жизнь), а старичок показал мне, как проводить этим слитком по смычку, вверх и вниз, то медленно, то быстро. От канифоли смычок становился липким, что позволяло ему лучше сцепляться со струнами виолончели, производя чистый и красивый звук. Мне велели делать это всякий раз перед игрой, и, разумеется, я послушно исполняла указания; кажется, я и занималась только затем, чтобы был повод натирать смычок канифолью.

Еще он дал мне кусочек горчично-желтого фетра. И кусок канифоли, и фетр хранились у меня в маленькой обитой бархатом шкатулке с крышкой, встроенной в футляр виолончели. Самой себе я казалась весьма серьезной и взрослой. Но если я чему и научилась за тот год, что играла на виолончели, то это был не Бах, а ритуал натирания смычка канифолью. Инструменты позволяли проникнуть в самую суть музыки, давали ощущение контроля над чем-то невероятным и глубоким. То же чувство я испытываю и по отношению к серебряному стаканчику, в котором Томас хранит медиаторы для своей гитары. Этот стаканчик стоит у него в комнате. Внутри лежат медиаторы средней жесткости – всегда наготове. Разноцветные рифленые кусочки пластика ждут, когда их выберут и начнут играть, чтобы окунуться в бездонный водоворот животворящей музыки в «поисках эмоций».

Готовясь к написанию этой книги, я много думала о религии – частенько даже ночью не могла сомкнуть глаз. Я думала обо всех религиозных символах и атрибутах – о площадях и ковчегах; о цитатах и главах, написанных стихами; об учениях, неписаных законах и священных книгах; о рясах и посохах, что хранят под скамьями; о ритуалах, традициях и поклонении. Даже если принять во внимание сложности, сопутствующие религии с начала времен и до наших дней, в этой сфере уют тоже вполне достижим. На первый взгляд главный элемент уюта в религии – связь. Принадлежность церкви, синагоге, мечети, связь с ее духовными лидерами, с молитвой, Богом и собственной сутью. Но все это было слишком велико и необъятно для моего восприятия.

Со скамьи, где обычно сидит моя семья, в церкви Мэна можно увидеть три березы в окне. Сквозь мелкие, нежно-зеленые листочки пробивается свет. Белые, словно мел, стволы испещрены мелкими черными, как будто прочерченными углем, крапинками, и на каждой ветке – целые семейства птиц, чье пение иногда заглушает проповеди. Тот покой, что я ощущаю, представляя эти березы, даже здесь, в Нью-Йорке, должно быть, самое приятное чувство, связанное с религией. Но достаточно ли этого? Не могу сказать. Я долго пыталась как следует переварить и оформить эту мысль и наконец поняла, что на самом деле хотела написать не о религии как таковой, а о помощи. Ее я получила сполна, и – да, мне случалось черпать силу из той или иной религии, но по большей части она приходила от учителей, терапевтов, коллег, врачей, книг и статей в «Нью-Йорк Таймс». Если задуматься, помощь – повсюду, и в жизни каждого из нас может наступить момент, когда мы будем в ней отчаянно нуждаться.

Часто так бывает, что мир вокруг вовсе не кажется нам уютным; когда сгущается тьма, тревожно сжимается сердце и становится, как сказал один мой друг, космически одиноко. В моей жизни были моменты, когда от невыносимой боли я не могла дышать или даже открыть глаза. Но в конце концов я все-таки их открывала. По своему опыту могу сказать: после ванны и чашки чая следует принять помощь.

Преамбула Общества анонимных алкоголиков гласит:

«Анонимные Алкоголики – это содружество, объединяющее людей, которые делятся друг с другом своим опытом, силами и надеждами, чтобы решить свою общую проблему и помочь другим избавиться от алкоголизма. Единственное условие для членства в АА – желание бросить пить. Члены АА не платят ни вступительных, ни членских взносов; мы сами себя содержим на свои добровольные пожертвования. АА не сотрудничает с сектами, автономными церквями, политическими образованиями, организациями или институтами; не участвует в тяжбах, не выступает в качестве истца или ответчика в судебных процессах. Нашей основной целью является сохранение трезвого образа жизни и помощь другим в достижении этой цели».

Я проверила, планируются ли собрания в моем районе, и узнала, что только в это воскресенье в шаговой доступности должно пройти семнадцать встреч Общества анонимных алкоголиков, равномерно распределенных в течение всего дня. В этих стенах можно будет сесть и отдохнуть, послушать других, заварить себе чашечку кофе. В группе будет лидер, который поведет тебя за собой, и люди с самым разным прошлым и настоящим, ищущие или готовые дать утешение и поддержку. С годами я все больше убеждаюсь в том, что обратиться за помощью к эксперту, другу или сообществу так же просто, как зажечь лампу в темном углу комнаты. Разумеется, попросить о помощи обычного человека страшнее, для этого нужна особая смелость. Но могу отметить, что люди, пожалуй, самое уютное, что есть в этом безумном, суетном мире, и они – повсюду. Если подумать, я не припомню ни одного случая, когда, обратившись за помощью к кому-либо, даже к незнакомцу, получила бы отказ.

И уж кто точно никогда мне не отказывал, так это мои родители. Я много писала об этом, сидя в их гостиной, в Мэне, когда мне было за сорок. Отец то и дело подходил ко мне, чтобы проверить, чем я занимаюсь. Однажды, ближе к концу лета, когда подул колючий северо-западный ветер и воздух стал прохладнее, я показала ему свою пробковую доску. На ней красовались записки форматом три на пять со всеми идеями об уюте, что пришли мне в голову, и всеми способами его достижения.