Андрей Курпатов - Мышление. Системное исследование [litres]

В каком качестве она реальна для моей собаки? Для представителя примитивного народа, не знающего о том, что такое письменность, и тем более книгоиздание? Будет ли она по-прежнему реальной, если окажется, например, в «руках» инопланетянина? Или в этом случае ее уже нельзя будет назвать «книгой»?

Сохранит ли она реальность, если мы предположим, что все ее экземпляры уничтожены, но я или кто-то другой о ней помним? А если язык, на котором она написана, умрет?

Насколько она вообще может быть реальной «книгой», если кто-то думает о ней одно, а кто-то другой – другое? Кому-то она кажется интересной, а другому – откровенным бредом. Это части реальности как-то связанные с этой книгой, или нет? Если да, то перед нами уже некий континуум. Если нет, то где граница, которая отделяет одну реальность от другой или реальность от нереальности?

Разумеется, это лишь малая толика возможных вопросов. Их может быть куда больше. Но ответов нет. Мы пользуемся словом «реальность», а на самом деле понятия не имеем, что именно оно обозначает.

2. Создается впечатление, будто реальность – это шляпа какого-то сумасшедшего фокусника, который может вынуть из нее все, что ему заблагорассудится: хотите – «смыслы», хотите – «кванты», а можно еще «квалиа», «эмержентность» и «синхронистичность».

Но возможно ли это? Не является ли подобное «чудо» лишь фокусами (проблемами?) языка, который и создает эти разные представления о реальности?

Что если действительная реальность, на самом деле, дана нам каким-то одним-единственным способом – только так, как это происходит, а все остальное – лишь игры нашего разума и языка?

Пытаясь определить реальность, мы начинаем тут же вспоминать о ее «разных уровнях», «частях» и «аспектах». О том, что она может быть «объективной» и «субъективной», «иллюзорной» и «фактической».

Мы говорим о «физической» реальности, реальности «жизни», «психологической» реальности, реальности «существования», «виртуальной» реальности. Но разве не свидетельствует все это о том, что мы просто запутались?

3. Наш мозг эволюционно возник из распределенных по телам наших далеких предков отдельных, специализированных нервных клеток: одни отвечали за одно, другие – за другое.

Каждая группа тех первичных нейронов выполняла свои функции в рамках общей для организма задачи выживания. А затем они скучковались в единый «центр управления», который прячется сейчас желеобразной массой внутри нашей черепной коробки.

Этот «центр управления» не создавался по единому плану, в единой логике, в рамках какого-то универсального и продуманного каким-то гениальным креатором подхода.

Наш мозг – это одно сплошное недоразумение: он (вместе со своими периферическими отделами и рецепторным аппаратом) не стройная и упорядоченная система (машина), он хаотичный и разнородный, лишь приведенный к «общему знаменателю».

Это специфическое устройство нашего мозга порождает бесчисленное количество ошибок, а львиная доля его работы – это их постоянное исправление.

4. За время нашего детства, отрочества и юности, на всю эту, уже изначально кривую конструкцию села культура: язык, который мы освоили, система социальных ценностей и индивидуальных приоритетов, выученные нами способы сборки различных интеллектуальных объектов (от зрительных образов человеческих лиц определенной этнической группы, до способности устанавливать «причинно-следственные отношения» между абстрактными по существу явлениями).

Мы научили наш мозг строить числовые ряды, к чему он, конечно, не был изначально предназначен, а также использовать знаки (сигналы сигналов) для манипуляций над собственным психическим содержанием (которым мы, кстати сказать, сами и являемся).

Мы научили свой мозг и такой, например, бессмысленной вещи как умение слышать мелодии (другие животные не слышат музыки в музыке, для них это просто такой шум, а вовсе не наши хваленые аккорды и гармоники).

То есть, наш мозг не только превращает реальность, с которой мы имеем дело, в подобие бабушкиного лоскутного одеяла, но еще и рисует на ней (поверх этого, уже произведенного им хаоса) культурной шелкографией.

Поэтому нелепо удивляться открывающимся нам неясностям, парадоксам, и вообще самой этой «загадочности» реальности. Было бы удивительно, если бы могли видеть реальность такой, какова она есть. А то, что мы видим вместо нее какое-то «несуществующее животное» – это как раз вполне естественно.

5. Что происходит, когда мы произносим слово «реальность»? Что мы в этот момент думаем? Что подразумеваем? Согласитесь, это важный вопрос. Но мы почему-то совершенно им не озадачены.

Мы находимся под воздействием магии языка – мол, если у нас есть какое-то слово, значит есть и то, что оно обозначает. Но это «значит» – ошибка. Если у нас есть слово, это свидетельствует только о том, что у нас есть какое-то представление (наше собственное внутреннее «состояние»), которое этим словом выражается, но не более того.

Рассуждая «логически», мы вроде бы можем отличить то, что есть, от того, чего в природе не существует. Но это лишь иллюзия. Сам наш мозг этого совершенно не понимает. Какая разница для моего мозга между выхухолью, которую я никогда не видел, и единорогом, мифическим грифоном, пегасом и прочими химерами? Никакой.

Мы, конечно, понимаем, что все они, в отличие от выхухоли, выдуманы. Но если есть слово – есть и то, что мы можем себе представить.

Так какое, в таком случае, отношение имеют наши представления, обусловленные самим фактом наличия соответствующих слов, к реальному положению дел (к тому, что происходит на самом деле)?

Сам тот факт, что мы используем слово «реальность», по сути, превращает ее в химеру, но мы этого не замечаем.

6. Мы заложники фундаментальных заблуждений: нам вбили в голову, что «язык говорит сам за себя», что мы можем на него опираться, что он точен.

Это неправда – он нем, аморфен и предельно умозрителен. А если уж совсем начистоту, то ведь и нет никакого языка самого по себе; есть лишь тот способ, которым мы коммуницируем с другими людьми, но «коммуницировать с другими людьми» и «познавать нечто» – это вовсе не одно и то же.

7. Мы изучаем язык – тот самый, который считаем родным, – интуитивно угадывая смысл слов, которыми пользуются в нашем присутствии окружающие нас другие люди. Он, скорее, социальная игра, а не языковая игра.

Никто не учил нас языку как таковому. Нас учили чему-то другому – показыванием (мол, смотри – это «человек», а это «собака»), где-то мы и сами догадывались, о чем идет речь (из контекста, мысленно проигрывая соответствующие ситуации, объясняя себе непонятное уже понятым как-то).