Андрей Курпатов - Мышление. Системное исследование [litres]

Разумеется, все это достаточно условно, но безусловным фактом является то, что теперь – измененная так – конфигурация нашего интеллектуального пространства уже сама по себе является фактором некоего системного внутреннего искажения. Мы превращаемся в заложников этого знания, которое прежде, образно говоря, открывало нам глаза на происходящее (на самом деле), а теперь уже не обладает прежней силой «прозрения», не вызывает прежнего эффекта осознания (видения). То есть в каком-то смысле, став частью мира нашей интеллектуальной функции, эта реконструкция как бы теряет и свою прежнюю силу – девальвируется, профанируется, превращается в «очевидность», выпадающую таким образом из фактической работы интеллектуальной функции как таковой.

Она – эта «схема» («модель», «теория») в некотором роде закостеневает, превращается в памятник самой себе, что, по существу, лишает нашу интеллектуальную функцию контакта с фактической реальностью. И мы уже даже не можем ответить на вопрос – о чем мы говорим на самом деле, когда говорим, например, о «дарвиновской революции»? Сама эта реконструкция фактической реальности, прокручивая, по существу, через себя содержание, образно говоря, перегорает, подобно звездному объекту, расходует свой энергетический ресурс, превращаясь, таким образом, то ли в остывающего «белого карлика», то ли в активно коллапсирующую внутрь самой себя «черную дыру».

Вот почему так важно понимать, во-первых, необходимость перманентно осознавать несоответствие представлений о реальности самой фактической реальности, а во-вторых, абсурдность попыток найти «окончательное знание», прийти к «последнему ответу», «познать что-то навсегда». Наш интеллектуальный аппарат по самой природе – исследовательский инструмент, а не устройство для производства и хранения вечных и окончательных истин. Подвергать свои представления о реальности постоянному сомнению, регулярному пересмотру и радикализации – это в высшей степени важная задача. То, что вдруг стало казаться нам «таким понятным», «таким очевидным», в действительности просто утеряло контакт с фактической реальностью. И поэтому мы, понимая это методологически, должны прибегать к этой постоянной и целенаправленной рекурсивной способности нашей интеллектуальной функции – способности возвращаться к пройденному и пересматривать его заново, в каком-то смысле – буквально переделывать.

Новая «схема», новое «прозрение», возникающие при таком подходе – через сомнение, вопрошание (о том, что происходит на самом деле) и радикализацию, – вовсе не обязательно отменяют предыдущее знание, признают его полностью ошибочным, развенчивают как ложное. Но совершенно точно – этот новый взгляд, обусловленный нарождением новой реконструкции фактической реальности, заставляет нас и само это устоявшееся знание увидеть теперь иначе. В случае с «дарвиновской эволюцией», например, такой «схемой-прозрением», перестроившей наши устоявшиеся к определенному моменту представления об эволюции, стала идея «эгоистичного гена», не просто «выдвинутая», а в каком-то смысле буквально обнаруженная Ричардом Докинзом. Сама эта идея уже была, в некотором смысле, имплицитно скрыта в дарвиновском учении (в конце концов, как-то же нужно было объяснить механику «отбора» на генетическом уровне), но представление, которое рождает в нас «теория Дарвина», и представление, данное нам «теорией Докинза» – это представление о двух, в каком-то смысле, разных реальностях.

Но если «дарвиновская теория» под воздействием «докинзовской», по существу, превращается в «белого карлика», то, например, «психоаналитическая теория» претерпевает куда более значительную трансформацию, приводящую, скорее, уже к состоянию «черной дыры». Да, изначальное «прозрение» Зигмунда Фрейда было и в необходимой степени радикальным, и – очевидно – оказалось эффективной реконструкцией фактической реальности «истерических расстройств».

Фрейд выдвигает инварианты «бессознательного» и «вытеснения», показывает, что некие наши переживания, не будучи осознанными в должной степени, способны порождать такие психические эффекты, как «истерические конверсии», «невротические страхи» и т. д. К этим специфическим инвариантам «второго уровня» были добавлены соответствующие содержательные универсалии – «сексуальные влечения», социальная, по происхождению, но интроецированная субъектом «цензура», «принцип реальности», «перенос», «сопротивление» и т. д. и т. п.

Но дальше он совершает методологическую по существу ошибку, утверждая, в каком-то смысле, эти инварианты и универсалии «второго уровня» в качестве инвариантов и универсалий «первого уровня». Вторым уровнем в его теории становятся «сновидения», «оговорки», «ассоциации» и т. д. – именно их З. Фрейд предлагает считать содержательной реальностью психической травмы, что является достаточно грубым теоретическим допущением и никак не согласовывается с фактической реальностью. Третьим уровнем становится сложная сеть теоретических представлений о влечении сына к матери, страхе кастрации, господствующих в нас силах «влечения к жизни» и «влечения к смерти», что, в совокупности и в конечном итоге, раздавливает изначальный, так сказать, «инсайт» реальности, сворачивая всю эту систему реконструкции фактической реальности в «черную дыру» некогда популярных представлений.

Не только нелепо, но и невозможно создать подлинно научную дисциплину, которая была бы лишена внятной практической направленности. Данный прагматизм, впрочем, это не столько вопрос целесообразности, сколько самого существа науки – не обращаясь непосредственно к практике, мы не можем адекватно реконструировать фактическую реальность, а лишь создадим «еще какие-то», в череде других, представления о реальности, что, как мы понимаем, лишено всякого смысла. Таким образом, практика необходима научной дисциплине вовсе не для обоснования ее затрат на соответствующие исследования, а потому что только практика и может поверять состоятельность наших моделей фактической реальности.

Таким образом, нам не следует думать о методологии просто как о «методологии познания» или даже о «методологии мышления» как такового (в общепсихологическом смысле). Мы должны понимать под методологией фактические способы создания инструментов, обеспечивающих нам наиболее эффективное взаимодействие с фактической реальностью. По сути, речь идет о способах создания таких интеллектуальных объектов, которые позволяют нам с максимальной эффективностью реконструировать фактическую реальность. Причем именно сама успешность соответствующего методологического инструментария, используемого при решении конкретных задач, и является единственным критерием целесообразности той или иной модели реальности.