Андрей Курпатов - Мышление. Системное исследование

Таким образом, для реконструкции тех «срезов» реальности, которые нам недоступны в силу нашей эволюционной ограниченности, мы используем все тот единственный способ, которым мы обладаем, но делаем несчетное количество оговорок — «принцип дополнительности», «принцип неопределенности», «искривление пространства» и т. д.

29. Но если дело обстоит таким образом, то как мы можем быть уверены в том, что тот способ, которым мы организуем свой «макромир», правильный?

Разве не очевидно, что если мы не имеем возможности организовать в своем представлении непротиворечиво весь физический мир, то и в частном случае (когда мы рассуждаем, например, о «макромире»), мы, в действительности, тычем пальцем в небо?

Как может оказаться истинным такой способ организации наших представлений о мире, который распространяется только на незначительную его часть, тогда как даже границы между этими частями проведены «на глазок»?

Кажется, что этому противоречат научные данные — в конце концов, законы Ньютона в нашем мире работают, да и атомные реакторы взрываются не так часто. Но дело вовсе не в том, что какие-то данные науки неверны. Ничто из того, о чем здесь идет речь, не мешает им быть эффективным инструментом взаимодействия с физической реальностью.

Речь о другом: то, что мы выявили в физическом мире некие работающие закономерности, не значит, что мы понимаем, что там — в этом самом мире — происходит на самом деле.

«Теория теплоты», возникшая в науке в XVIII веке, будучи по существу абсолютной ахинеей («теплоты», как мы теперь знаем, попросту не существует), была очень эффективной научной теорией, «работала» и дала много полезных результатов.

Иными словами, если некое наше знание «работает», это еще не значит, что мы действительно понимаем то, почему оно «работает».

Диагноз эпилепсии, инсульта или инфаркта можно поставить и без знания патогенеза данных заболеваний — просто по внешним признакам. Эпилепсию веками считали божьим проклятьем, инсульт — «апоплексическим ударом», а инфаркт — последствиями «грудной жабы». Никто не знал, что происходит с организмом человека на самом деле [124] Впрочем, и сейчас наши представления о заболеваниях — это только наши представления, не более того, пусть и весьма функциональные. , но это не мешало работе врачей, по крайней мере в том объеме, в котором они ее выполняли.

Мы легко обманываемся «объяснительными моделями», и последнее, в чем мы начинаем сомневаться — это в самом том способе, каким мы организуем свои представления о реальности.

30. Однажды Людвиг Витгенштейн застал свою студентку врасплох следующим вопросом: «Почему люди думали, что Солнце вращается вокруг Земли?». «Это же очень просто, — ответила студентка, — ведь солнце каждое утро встает на Востоке и садится на Западе». «Но ровно тот же эффект возникает и в случае, если допустить вращение Земли вокруг своей оси», — парировал Витгенштейн.

Иными словами, дело не в том, что происходит с Солнцем или с Землей, дело в том, что человек считал себя стабильным и стационарным центром мира — это была часть того способа, которым он организовывал свои представления о реальности. И конечно, у него не было никаких оснований в себе сомневаться. С какой стати?!

Джордж Мур не сомневается в том, что у него есть рука. Вот, он даже может ее предъявить! Но давайте задумаемся о том, какое количество оговорок необходимо сделать, чтобы уверенность Мура не выглядела полным сумасшествием.

Во-первых, Мур действительно не должен быть безумен. Иначе как мы можем исключить галлюцинацию? Во-вторых, после опытов Вилейанура Рамачандрана встает вопрос — что там у него, у Мура со «схемой тела»? В-третьих, что станется с его уверенностью, если мы подадим информацию о его руке в зрительную зону коры его мозга непосредственно от электронного микроскопа, например?

То есть, вопрос не просто в «образе мира», который мы создаем, а в самом том способе, которым мы реконструируем реальность. А способ, который мы используем, настолько же оправдан, насколько и сомнителен.

Реконструируя реальность так, как мы это делаем обычно, мы вполне можем создать понятное нам (представимое нами) представление. Причем, само возникновение у нас такого — представимого — представления, и послужит нам доказательством истинности проведенных нами изысканий (созданных нами реконструкций — моделей реальности). Эта змея постоянно цепляет свой хвост.

Тогда как, по уму, факт «самоподтверждающихся» реконструкций должен был бы указывать нам на обратное — на отсутствие действительных критериев достоверности наших реконструкций.

Думать, что мы можем создать корректное представление о действительном, значит предполагать, что мы созданы эволюцией для того, чтобы это действительное познавать. Но у нас нет никаких причин рассуждать подобным образом.

Впрочем, и усомниться в «очевидности» наших представлений совсем несложно: как правило, достаточно осведомиться на предмет оснований, лежащих в основе наших «объяснительных моделей». В конечном счете мы с неизбежностью дойдем до места, где можно будет, подобно Муру, сказать только одно: мы так это воспринимаем (видим, чувствуем, пониманием, осознаем, представляем).

То есть, мы в конечном счете гарантированно упремся в эту а-ля геделевскую неполноту — обнаружим тот пункт, который изнутри системы недоказуем, и является, по сути, фундаментальным допущением, на котором вся эта система, на самом деле, и зиждется.

Таким образом, всякий раз, когда мы оказываемся перед необходимостью разделить реальность на «уровни» (поскольку иначе наши модели перестают работать) — у нас есть возможность понять, что мы думаем о ней неправильно.

Причем, виной тому будет, вероятно, сам тот способ, которым мы привыкли производить свои реконструкции.

Право, у нас всегда есть повод сомневаться в том, что в этой комнате нет носорога. Даже если он нам ничуть не мешает.

31. Когда Мартин Хайдеггер говорит о «несокрытости истины» (то есть, об открытости нам реального), а Людвиг Витгенштейн — «Не думай, а смотри!» (то есть, о реальном), речь, по сути, идет о том, что реальное можно некоторым образом «видеть», но нельзя понять.

«Понять» в данном случае — это представить как некий целостный, «понятный» образ, создать в пространстве своего мышления ясную и непротиворечивую репрезентацию некоего явления, аспекта реальности, какой-то ее области.

Действительно, если реальность сообщает нам о себе парадоксами, трудно рассчитывать на то, что ее образ (образ некоего ее фрагмента) может быть «понятным». Любой образ неизбежно является аппроксимацией — то есть подведением реальности под некую заданность, под некий формат.