Мария-Луиза Франц - Вечный юноша. Puer Aeternus

Продолжая свой путь, Маленький принц сталкивается со множеством удивительных вещей. Первое, что он для себя открывает на Земле — присутствие сотни роз, похожих на ту, которая есть у него.

И почувствовал себя очень-очень несчастным. Его красавица говорила ему, что подобных ей нет во всей вселенной. И вот перед ним пять тысяч точно таких же цветов в одном только саду!

«Как бы она рассердилась, если бы увидела их! — подумал Маленький принц. — Она бы ужасно раскашлялась и сделала вид, что умирает, лишь бы не показаться смешной. А мне пришлось бы ходить за ней, как за больной, ведь иначе она и вправду бы умерла, лишь бы унизить и меня тоже…»

А потом он подумал: «Я-то воображал, что владею единственным в мире цветком, какого больше ни у кого и нигде нет, а это была самая обыкновенная роза. Только всего у меня и было что простая роза да три вулкана ростом мне по колено, и то один из них потух и, может быть, навсегда… какой же я после этого принц…»

Он лег в траву и заплакал.

Вероятно, вам известны произведения писателей-романтиков, например, «Золотой горшок» Э. Т. А. Гофмана 47 47 Эрнст Теодор Амадей Гофман (Ernst Theodor Amadeus Hoffmann, 1776–1822) — немецкий писатель, художник, композитор, яркий представитель немецкого романизма, автор фантастических новелл, сказок, романов («Золотой горшок», «Щелкунчик и мышиный король», «Песочный человек», «Эликсиры сатаны» и мн. др.). Оказал заметное влияние на развитие европейской романтической традиции. (о котором очень хорошую статью написала г-жа Аниэла Яффе) или роман Жерара де Нерваля «Аурелиа» 48 48 Жерар де Нерваль (Gérard de Nerval) — псевдоним французского поэта-романтика Жерара Лабрюни (Gerard Labrunie, 1808–1855), автора сборников стихотворений, романов, исторических драм, оперных либретто и др. Все его творчество посвящено исканиям мистического образа совершенной женщины. . Сочинения эти свидетельствуют о том, насколько трудно бывает человеку (а писателю-романтику в особенности) признать существование парадоксальной идеи, что Анима может быть воплощена не только в богине, но и в обычной земной женщине. В действительности Жерар де Нерваль, автор «Аурелии», влюбился в маленькую парижскую белошвейку. Быть может, из-за того, что в его жилах текла германская кровь, он всецело отдался поглотившему его всеобъемлющему чувству, и эта девушка казалась ему богиней, она значила для него, по крайней мере, не меньше, чем Беатриче для Данте. Писателя полностью захлестнуло чувство романтической любви. Однако циничная французская натура Жерара де Нерваля по линии Галуа не могла этого терпеть и позволяла себе высказывания о предмете любви как об une femme ordinaire de notre siecle — об обычной женщине нашего времени! В результате писатель сбежал от нее. Ему приснился нехороший сон: он попадает в сад, где видит статую прекрасной женщины, упавшую со своего постамента и расколовшуюся пополам. Сновидение сказало: если ты считаешь ее именно такой, то образ твоей души делится пополам: на верхнюю и нижнюю части. Верхняя часть — романтическая богиня, а нижняя часть — обыкновенная женщина, любая девушка. Воплощением твоей души является разбившаяся статуя, которой больше не существует. В дальнейшем наступила трагическая развязка в виде шизофрении, закончившаяся тем, что писатель повесился [на мосту] одного из парижских каналов.

Трагедия Нерваля заключалась в том, что он не смог смириться с парадоксальной идеей того, что, хотя любимая им женщина и была для него божественным и единственным в мире созданием, разумная сторона его личности утверждала, что он любит простую милую белошвейку, такую же, как и сотни других милых парижских белошвеек, что он — обычный юноша, такой же, как и сотни других молодых людей, влюбившийся в милую девушку! Это противоречие заложено в самой человеческой сути, в том, что мы являемся представителями человеческого рода среди миллиардов других таких же его представителей, и при этом каждый из нас уникален.

Как отмечает Юнг, думать о себе как о статистической единице — это самый пагубный образ мышления с точки зрения процесса индивидуации, так как эта точка зрения делает все относительным. Юнг говорил, что коммунизм менее опасен по сравнению с тем образом мыслей, когда мы привыкаем думать о себе как о статистических единицах. Мы верим в научную статистику, утверждающую, что в Швейцарии ежегодно образуется так много супружеских пар, что люди не могут найти себе квартиру; или что квартиру найти сложно, потому что в каждом городе проживает много людей, и т. п. Читая статистику, вы себе не представляете, как она на вас влияет. Статистика — разрушающий яд, хуже того, она лжет, фальсифицирует реальность. Если мы станем мыслить статистически, то перестанем считаться со своей уникальностью. Причем статистика — не только способ мышления, но и способ ощущения. Вот вы идете вдоль улицы и видите одни и те же глупые лица, а затем, вглядываясь в свое отражение в окне, замечаете, что выглядите так же глупо, как и другие, если не хуже. И вот уже в голову приходит мысль, что попади сейчас сюда атомная бомба, жалеть будет некого, и слава богу, что жизнь всех этих людей, включая и мою собственную, закончилась! Так статистическое мышление вызывает настроение, которое подавляет человека ощущением однообразности и заурядности жизни. На самом деле это далеко не так, ведь статистика основана на вероятности, а статистическая вероятность — это всего лишь один из способов объяснения реальности, в которой, как мы знаем, столько же уникальности и многообразия, [сколько и статистики].

Факт, что стол не летает, а остается на месте, объясняется тем, что многие миллиарды атомов и электронов, которые образуют этот предмет, статистически остаются неподвижными. Но сам по себе каждый электрон может делать что-то еще, [кроме того, чтобы обеспечивать неподвижность столу].

Или, предположим, в комнату, где находятся «испытуемые», запустили льва. Вы заметите, что каждый из находящихся в комнате будет вести себя по-разному. Один застынет на месте и воскликнет: «О!». Другой опрометью выскочит из комнаты. Третий может вообще не испугаться, потому что обладает замедленной реакцией, поэтому он сначала просто засмеется, а потом скажет, что не поверил в происходящее. Такие тестовые ситуации обнаруживают, что каждый из нас способен реагировать как характерным, так и особенным способами. Но если сейчас сюда впустить льва, я готова поспорить, что все кинутся в дальний конец аудитории, так как коллективная реакция на событие станет преобладающей. Именно поэтому статистики правы только наполовину. Они фальсифицируют картину, так как представляют среднюю вероятность реальности.

Мы гуляем по лесу, наступаем на муравьев и улиток, давим их. Однако если бы мы смогли написать историю жизни каждого муравья и каждой улитки, мы бы увидели, что смерть насекомого была весьма многозначительным событием — символической кульминацией обычной жизни простого муравья.