Стивен Роуз - Устройство памяти. От молекул к сознанию

Но так ли нужно разбираться в запутанных клеточных и биохимических процессах, составивших главное содержание этой книги, чтобы прийти к такому выводу? Думаю, что да. Позвольте мне обратиться к бытовому примеру. Понимание биохимических основ кулинарии и физиологии пищеварения, конечно, никогда не сведет удовольствие от хорошего стола к «простой» биологии, но оно, безусловно, улучшит и саму процедуру стряпни, и ее результат. Наше отношение к еде, зависящее от обстановки, от собравшегося общества и от нашего субъективного состояния, тоже несводимо к простой биологии, хотя в каждом из этих факторов есть свой биологический компонент. Вера в единство биологического и социального в нашем мире не означает сведения социального к биологическому, предпочтения одного рода объяснений другому, но будет приближать к познанию правил перевода с одного языка на другой.

Поиск Розеттского камня и попытки расшифровать его тексты — главные темы этой книги — служат для меня способом интегрировать мою повседневную работу как нейробиолога с моими личными живыми воспоминаниями о раннем детстве, о сидении в бомбоубежище, о праздновании дней рождения. Изучение памяти может помочь устранить разрыв между субъективным и объективным в нашей жизни, противостоять раздроблению личности. Эта цель представляется весьма актуальной, а отнюдь не абстрактной ввиду тех проблем, с которыми предстоит столкнуться нашему все более фрагментированному миру в новом тысячелетии.

Но психобиология и нейронауки никогда не заменят равно тяжелого труда писателя и поэта в исследовании этой субъективности, во вспоминании и воссоздании заморской страны, которая зовется прошлым. Под самый конец приведу отрывок из пьесы драматурга Брайена Фрила «Танцы в Люгхназе», в котором работа вспоминания предстает в заключительных размышлениях героя, теперь уже взрослого, когда он думает о событиях своего детства:

Когда я обращаю взор в прошлое, к лету 1936 года, в памяти всплывает много разных картин. Но чаще всего меня посещает одно воспоминание о времени, проведенном в Люгхназе, и, что самое поразительное, оно никак не связано с происходившим. В этом воспоминании атмосфера более реальна, чем события, все в нем в одно и то же время действительно и иллюзорно. Оно приносит с собой ностальгию по музыке тридцатых годов. Оно приходит откуда-то издалека — мираж звука — музыка мечты, которую одновременно слышишь и воображаешь; она кажется и сама собою, и в то же время собственным эхом... [14].

Английскому learning в психологии соответствует слово «научение», когда речь идет о самом феномене, и «обучение», если имеется в виду процедура, приводящая к выработке новой реакции. — Прим. ред.

И не только предысторию. В нашей с Хилари Роуз книге о развитии науки как общественного института мы писали о войне 1914-1918 годов как о войне химиков, а о периоде 1939-1945 годов как о войне физиков. А теперь наступает уже век компьютерных и даже биологических войн [7].

С появлением цифровых (в отличив от аналоговых) часов время стали делить и рассчитывать еще точнее, все дальше отходя от мирового времени, которое определялось циклической сменой дня и ночи, месяцев, сезонов и лет. В современном мире ношение аналоговых часов вместо цифровых выливается в слабый акт сопротивления, на что впервые указал Морис Базен, радикальный физик и один из лучших популяризаторов науки.

И все же многие неиробиологи чувствуют себя не очень уютно, читая у Чёрчленд о редукционизме. Это обнаружилось пару лет назад на одной из конференций в Швейцарии, так любимых нейробиологами, где была возможность покататься на горных лыжах. Участники проводили в первой половине дня научные заседания, а до того и после того занимались делом, т. е. выходили на склон и вечером оставались там, пока не стемнеет или пока не иссякнут силы. Такое времяпровождение, вероятно, лучше всего попадает под хорошо известное определение «досуг после теоретизирования». Темой конференции были «взаимоотношения между нейроанатомией и психологией», а открывать дискуссию должна была Чёрчленд. Она взошла на редукционистскую кафедру и стала проповедовать грядущее сведение психологии к нейроанатомии, ожидая, по-видимому, лишь легкой критики со стороны группы нейробиологов. К своему удивлению, она столкнулась с сильной оппозицией большинства присутствующих, особенно из лагеря нейроанатомов!

Еще в черновом варианте этой главы я потерял счет употреблению слова «реальный», часто вымарывая его по той причине, что споры между реалистами и социальными конструктивистами как в философии, так и в социологии научного знания достигли высокого накала, и использовать этот термин, не защитив его живой изгородью оговорок, — значит подвергать себя риску быть обвиненным в интеллектуальной наивности или в естествоиспытательском пренебрежении к другим формам понимания мира, которые тоже сродни интеллектуальной наивности. Но я не намерен здесь вмешиваться в эти споры. Для тех, кто хочет, чтобы я продолжал избранную линию, скажу, что считаю себя в основном реалистом, остающимся в рамках исторической релятивистской традиции; короче говоря, я верю, что существует материальная вселенная, о которой мы можем получить определенную сумму достоверных знаний, хотя эти знания окрашены нашей исторической и социальной принадлежностью, ограничены современным состоянием технологии и рамками, в пределах которых мы стремимся получить эти знания [30]. Это означает, что, говоря о «реальном» мозге, я готов без колебаний защищать перед сомневающимися социологами и философами его существование и свою способность получать объективные сведения о самом мозге и способах его функционирования. Но только не сейчас. С вашего позволения сейчас я займусь другим.

Все, кто читал книги или смотрел телевизионные программы Ричарда Грегори, знают его неуемную склонность играть словами и придумывать парадоксы. Он единственный встречавшийся мне человек, который может быстро сочинить три каламбура, сидя в семь утра в постели, еще в пижаме и не выпив и чашки кофе!

Не связанные с какими-либо вредными для испытуемого вмешательствами. — Прим. ред.

Напомним еще раз, что английское слово learning приходится иногда переводить по-разному — как научение или как обучение . Под научением в психологии обычно имеется в виду сам феномен приобретения нового опыта или его конечный результат, а под обучением — процедура, приводящая к усвоению новой информации; однако четко дифференцировать эти два понятия удается не всегда, так как эти вещи тесно связаны между собой. — Прим. ред.