Эрих Нойманн - Великая Мать

Но когда сознание и рассудок, как в последующем человеческом развитии, не могут быть привлечены к разрешению ситуации, мужчина снова обращается к мудрости бессознательного, которым вдохновляются женщины; именно так бессознательное призывается и приводится в движение в обряде и культе. Очевидно, что на этой фазе преимущество женщины – даже без учета ее социологического положения – сильно укрепляется; ведь чем менее развито сознание человечества, тем более оно нуждается в направлении бессознательным, то есть, в трансперсональных сил. Даже на последующих стадиях мужчина-шаман или провидец в высокой степени «женственен», поскольку зависим от своего аспекта анимы. И по этой причине он часто появляется в женской одежде.[44]

Таким образом, женщина изначально провидица, госпожа мудрости, приносящая воды глубин, журчащих ручьев и источников, ведь «истинное предсказание говорит на языке воды».[45] Но женщина понимает и шум деревьев, и все знаки природы, с жизнью которой она так тесно связана. Журчание воды глубин лишь «наружность» речи ее бессознательного, которое поднимается, как столп гейзера.

Поскольку экстатическое положение провидицы происходит от ее поглощенности духом, изливающимся из нее, говорящим через нее, или же ритмично поющим через нее, она оказывается центром магии, магической песни и, наконец, поэзии. Она источник, из которого Один получил руны мудрости; она Муза, источник слов, льющихся из глубин; и она вдохновляющая анима поэтов.[46]

Как сила вдохновения она может появляться в одиночестве, в троице, с которой мы уже знакомы, или в неразличимом множестве. Грации, нимфы, лесные феи, музы, мойры и бесчисленное множество других соответствующих фигур являются поющими, танцующими и пророчествующими силами этой вдохновленной и вдохновляющей женщины, к которой мужчина, в иное время удалившийся от нее как от источника, обращается за мудростью. Снова и снова мы встречаем эту гадающую женщину в связи с символами котла и пещеры, ночи и луны. ( Илл. 141 )

Ведь котел – это не только сосуд жизни и смерти, обновления и возрождения, но и вдохновения и магии. Его трансформирующий тип ведет через растворение и смерть к экстатическому усилению и рождению красноречивого духа, который, как симптом возрождения, в экстатическом вдохновении ведет к видению и слову, песни и пророчеству.

Но слово – это также судьба, ведь оно возвещает то, что предрекли силы, а благословение, как и проклятие, зависит от магических ритуалов, которые находятся в руках у женщин. То, что мы позже назовем поэзией, зародилось в магическом заклинании и песни, спонтанно возникающие из бессознательного, принося собственную форму, собственный ритм и собственные чувственные образы прямо из глубин.

В прекрасной главе об «Искусстве поэзии»[47] и, в частности, в разделе о «Импровизации и вдохновении» Томсон следует за психической реальностью поэзии к пророкам, а оттуда к «одержимости», которая на примитивной фазе была тождественна вдохновению. Но сегодня познания в глубинной психологии позволяют нам лучше понять «одержимость». Одержимость в аналитической психологии появляется как «частичная душа», бессознательный компонент человеческой психики, который ставит себя на место эго, которое еще относительно слабо и не зафиксировано в сознании.

Как возможно, что в одержимости проявляются не бессмысленные или «желанные» продукты, а целостные содержания, которые даже превосходят сознание времени, здесь нас не заботит. В любом случае, тот фундаментальный феномен, тот факт, что трансперсональное бессознательное оказывается культуросозидающим, обогащающим сознание индивидуума и группы (ибо все примитивные культуры и почти все культуры другого типа зарождаются во вторжениях бессознательного) – именно это делает хранителя «бессознательного слова» мана-фигурой, «Великим Индивидуумом», достойным инструментом сил.

Универсальные связи между приступом, бешенством, духом и поэзией были проиллюстрированы на примере Вотана-Одина.[48] Его имя на самом деле является расширением корня Wut , «ярость»: « Wut , древневерхнегерм. wuot , «ярость». Кроме того, древневерхнегерм. прилагательное wuot , староангл. w?d , старонорв. ??r , «неистовый»; готич. w?ds , «одержимый», «безумный». К этому семейству принадлежит староангл. w?? , «голосовая песня»; старнонорв. ??r , «страсть», «поэзия». Это значение передается несвязанным лат. vates , «боговдохновленный певец» (староирл. faith , «поэт»); ср. староиран. api-vatagati , «духовно стимулирует», «заставляет понять», авест. aipi-vat- , «понимать». Возможно, имя бога Вотана… принадлежит к тому же семейству».[49]

К этому источнику, добавляет Нинк, также принадлежит значение Brunst , «страсть», «пыл»; среднедатск. «неистовый», «бешеный», «яростно желающий», «сгорающий от любви». Этимологическая связь бешенства, бури, восхищения, опьянения, пыла, пророчествования и поэзии можно также связать с корнем духа-луны,[50] к которому также принадлежит Мимир, мудрец у источника, а также со значениями слова Geist , «дух»: «Как фундаментальное значение мы выводим Aufgeregtheit , «смятение» от старонорв. geisa , «яриться» (об огне и страсти) и готского us-gaisjan , «выводить [кого-либо] из себя», англ. aghast , «ошеломленный».[51]

Сюда же мы должны отнести группу значений, связанный с глаголом «петь»: «Германский корень sengw от индо-германского seng?h , кажется, родственен только с греческим ???? (от song?ha ), «божественный голос», «оракул».[52]

Все эти этимологические связи между приступом, бешенством, страстью, духом, песней, пылом, выходом из себя, поэзией и оракулом характеризуют творческий аспект бессознательного, активность которого приводит человека в движение, преобладает над ним и превращает в свой инструмент. Превосходство вторгающихся сил бессознательного, когда они спонтанно появляются, более или менее исключает эго и сознание: люди, так сказать, охвачены и одержимы этими силами. Но поскольку эта одержимость приводит к появлению в человеке высших, сверхсознательных сил, ее методически ищут в культе и ритуале.

В этой связи решительное значение имеет танец как выражение естественной одержимости раннего человека. Изначально всякий ритуал был танцем, в котором буквально «приводилась в движение»[53] вся телесная психика. Таким образом, Великая Богиня почиталась в танце, и прежде всего в оргиастическом танце.

( Рис. 64 ) Древнейшие примеры такого танца мы находим в пещерном рисунке ледникового периода, который, по-видимому, изображает группу женщин, танцующих вокруг фаллической фигуры мальчика. ( Илл. 143 ) Мексиканский образец являет нам женщин, танцующих вокруг мужчин с посохами. ( Илл. 144 ) Архаическая богиня Беотии стоит в центре кольца танцующих женщин. А на головном украшении кипрской богини, украшенной головами Хатор и цветочными розетками, ( Илл. 145 ) фавны и женщины вовлечены в оргиастический круговой танец.