Борислав Козловский - Максимальный репост. Как соцсети заставляют нас верить фейковым новостям

Или все-таки мы беззащитны перед пропагандой и в соцсетях, где вроде бы сами выбираем, что читать, а что нет? Об этом – глава 2.

1. Хотя плохая журналистика существует давно, фальшивые новости – свежее изобретение.

Реальной силой их сделали соцсети.

2. Вероятность репоста у неправды на 70 % выше, и она распространяется в шесть раз быстрее правды.

3. Кто главные распространители? Не «тысячники» и «десятитысячники», а непопулярные пользователи.

Потому что им это нужнее.

4. Сочинять фейковые новости прежде всего выгодно – причем деньги платят не политтехнологи. Это просто самый дешевый контент и источник кликов для сайта-однодневки, где крутят коммерческую рекламу.

5. Крупные СМИ редко производят фальшивые новости сами, но часто встраивают их в цепочку по многоэтапному отмыву информации.

6. 96 % участников опроса, который устраивал крупный британский телеканал Channel 4, не справились с задачей отличить фейковую новость от настоящей.

Понятию «пропаганда» в его нынешнем значении чуть больше ста лет. Когда-то так называли работу миссионеров по обращению неверующих, а потом случилась Первая мировая война. «До 1914-го слово “пропаганда” встречалось исключительно в лексиконе людей образованных и обладало достойным, почтенным смыслом. ‹…› Два года спустя оно появилось в словаре крестьян и копателей ям и начало отдавать зловонием», – объяснял американский писатель Уилл Ирвин {22} 22 Fellows, Erwin W. “’Propaganda:’ History of a Word.” American Speech 34, no. 3 (1959): 182–89. doi:10.2307/454039. . Именно во время Первой мировой типографии воюющих сторон начали одновременно печатать стотысячными тиражами плакаты для своих, изображающие врага карикатурным злом, которое надо стереть с лица земли, и листовки для вражеских солдат, призывающие бросить оружие и идти брататься.

Может ли пропаганда на самом деле заставить вас что-нибудь сделать? С одной стороны у человека есть жизненный опыт, привычки и представления о добре и зле, которые он разделяет со своим окружением, с другой стороны голос по ТВ или радио произносит какие-то слова. Достаточно ли этого, чтобы вы, например, встали с дивана и пошли кого-нибудь убивать?

Несколько лет назад доцент-экономист из Гарварда по имени Дэвид Янагизава-Дротт решил разобраться с этим вопросом – и не качественно, а количественно – на примере геноцида 1994 года в Руанде {23} 23 Yanagizawa-Drott, David. “Propaganda and Conflict: Evidence from the Rwandan Genocide.” The Quarterly Journal of Economics 129, no. 4 (2014): 1947–994. doi:10.1093/qje/qju020. . Дротт вспомнил школьную физику и придумал простой способ сосчитать убитых пропагандой.

За участие в геноциде международный трибунал осудил на долгие тюремные сроки ведущих пропагандистской радиостанции RTLM («Радио тысячи холмов»). Их виновность вроде бы была доказана. Да, разжигали ненависть. Да, призывали «раздавить тараканов». И действительно, за три месяца, с апреля по июль, активисты-хуту мачете и голыми руками убили 500 тысяч тутси (или миллион, о цифрах спорят). Открытым остается другой вопрос: так ли уж сильно радио повлияло на развитие событий? (Про ТВ и газеты речи нет: в стране, где большинство не умеет читать и не имеет денег на телевизор, радио вне конкуренции.)

И тут, как иногда бывает в науках об обществе, на помощь приходит физика. А конкретней – законы распространения радиоволн.

У RTLM – одной из двух станций, которые в России назвали бы федеральными, – в распоряжении было всего два передатчика: один, 100-ваттный, в столице Кигали, другой, 1000-ваттный, на высоком горном пике Муэ. «Тысяча холмов» в названии станции – это потому, что Руанда и в самом деле гористая. Горы перекрывают путь радиосигналам, поэтому в некоторых деревнях приема нет, а в некоторых покрытие частичное. Янагизава-Дротт раздобыл спутниковую карту рельефа и с легкостью рассчитал уровень сигнала в каждой обитаемой точке.

У ученого был еще один набор данных: сколько человек в какой деревне осуждены за участие в геноциде. И в зоне уверенного приема RTLM таких обнаружилось на 62–69 % больше, чем там, куда сигнал не добивал вовсе.

Уже это наблюдение ломает удобную теорию, что призывы убивать в эфире – не причина, а следствие настроений широких масс. Если большинство желает крови, найдутся СМИ, которые озвучат и эту точку зрения. Логично? Со статистикой в руках – уже не очень: где утром пропаганда, там вечером кровь, а не наоборот.

Насилие имеет разные формы. Одни убийцы – любители-одиночки (443 тысячи осужденных); им радио намекало, что за дележ имущества убитых соседей-тутси ничего не будет. Другие – так называемая милиция (77 тысяч осужденных): в переводе на русский это не люди с погонами и в фуражке, а, скорее, нечто вроде казачьих дружин, организованные добровольцы. Кумулятивный эффект, обнаруженный Янагизава-Дроттом, касался как раз вербовки таких отрядов. Лучше всего она шла, если не только сама деревня, где вербуют, но и соседние с ней попадали в зону уверенного приема RTLM. То есть головорезами в отряды милиции шли, получается, не только законченные маньяки, но и обычные люди, которым хватило бы неодобрения далеких соседей, чтобы передумать.

Для индивидуального насилия такой закономерности не обнаруживалось: если ты идешь убивать один, то, вероятно, и так отдаешь себе отчет, что это просто убийство, а не священная война. Зато когда все вокруг уверены, что ваше дело правое, примкнуть к организованным силам добра просто как никогда.

В конце статьи мало морализаторских выводов, зато много таблиц и графиков. Один, например, хорошо объясняет, зачем властям зачищать информационное пространство (ну, например, в России додавливать соцсети и блоги), если они и так доминируют в эфире. Когда доля радиослушателей в деревне переваливала за пороговую цифру в 60–80 %, уровень «насилия милиции» вырастал скачком. Последние сомневающиеся – серьезное препятствие на пути у пропаганды, и это меньшинство нельзя недооценивать.