Сергей Батчиков - Уроки Второй мировой. Восток и Запад. Как пожать плоды Победы?

Другая трактовка заключается в видении Победы, как победы стран антигитлеровской коалиции, что отчасти ближе к действительности, а отчасти – дальше от неё.

Ближе – поскольку затрагивает вопрос о мировой политической конфигурации противоборствующих даже не стран и мировых интересов, а глобальных проектов.

Дальше – потому что игнорирует вопрос о том, чей вклад в победу оказался решающим, уравнивает заслугу и честь между началами, внесшими абсолютно несопоставимый вклад в победу над общим противником.

Представляется, что прав Сергей Кургинян, когда предлагает для ответа на этот вопрос вспомнить итоги Первой мировой войны.

Действительно, тогда еще не обрушившаяся Российская Империя, во главе с, казалось бы, почитаемым самодержцем под малиновый звон колоколов вступила в схватку с полупарламентской, раздираемой борьбой политических фракций кайзеровской Германией.

Россия имела тогда на своей стороне все преимущества традиционалистского устройства. Единую, казалось бы, веру. Блестящее и мужественное офицерство, действительно ходившее в штыковые атаки на немецкие батареи. Ходившее – не сгибаясь, в полный рост, не вынимая сигар изо рта: и без единого выстрела бравшее, подчас, эти батареи. С началом войны страну охватил массовый патриотический подъем. Социальные конфликты, на какой-то момент ушли в тень.

Германия, вялая и неотмобилизованная, воевала на два фронта, причем русский фронт был, при всей своей важности, второстепенным. Основные события и основная напряженность боев была, все же, на Западе.

На стороне России с самого начала сражались ведущие страны мира.

И Россия уже к 1916 году эту войну явно проигрывала. И бесславно проиграла. Списывать это на то, что войска были распропагандированы небольшой, в 25 тысяч человек, партией большевиков – единственной, последовательно выступавшей за поражение Российской империи как государства, – потрясающая наивность и непонимание сути происходивших процессов. Хотя бы потому, что большевики, имея активную поддержку среди рабочих, практически до конца 1917 года не имели поддержки у крестьянства.

Может кто-нибудь представить себе, чтобы власовцам удалось распропагандировать в 40-е годы Красную Армию и увлечь ее идеей повернуть штыки против Сталина? Попробовал бы кто заняться такой агитацией – не довели бы и до Особого отдела…

Проходит 20 лет. Царь расстрелян. Колокола разбиты. Православные церкви в массе своей закрыты и снесены. Священники сосланы. Белое офицерство порублено красными шашками. Красное – в известной степени расстреляно своими же.

Страна не готова к войне, несмотря на все предыдущие усилия. Промышленности, как воздух, необходимо несколько лет перестройки.

Советский Союз один держит огромный фронт против совсем другой, чем в 1914–1918 годах, Германии. Германии, которая накалена нацистской идеологией. Отмобилизовала народ. Сконцентрировала в своих руках промышленные ресурсы всей Европы. Гонит на фронт испанцев и румын, итальянцев и венгров. Немцы боготворят фюрера.

На стороне Гитлера – почти миллионная власовская армия – это численность Квантунской армии Японии.

Ни один из будущих западных союзников не оказал Германии достойного сопротивления. Армии Запада бесславно рассеяны железным натиском вермахта.

Подчас, при анализе истоков Победы особое внимание некоторыми исследователями уделяется помощи союзников. Выдвигается даже точка зрения, согласно которой СССР без их помощи не смог бы выиграть войну.

При этом меньше всего уделяется внимания реальному объему западной помощи. А он таков. По ленд-лизу США поставили СССР 14450 самолетов, тогда как СССР за время войны произвел более 112 тысяч самолетов. Доля США составляет примерно 12 %. Танков было поставлено 7 000, тогда как СССР произвел 102.8 тысяч. Доля США составляет 6.8 %.

Автоматов было поставлено 1.7 %, пистолетов 0.8 %, снарядов 0.6 %, мин 0.1 % от числа произведенных в СССР. Зерна было поставлено 70 млн. пудов, тогда как в СССР было произведено 4312 млн. пудов.

Общие поставки промтоваров, включая поставки Англии, составили 4 % от произведенных в СССР.

Советский Союз дрался против объединенной Третьим рейхом Европы практически один.

И с первых дней войны вермахт терпит неудачи. В привычку вошло говорить о неудачах Красной Армии в 1941 году. Казалось бы – всё верно. Страшные потери. Сожжена основная часть авиации и большая часть бронетехники. Потери промышленности и населения – неописуемы. Враг доходит до Москвы, а через год – и до Волги, до Сталинграда. Пал Киев и блокирован Ленинград.

Но не под Москвой и Сталинградом решена судьба войны. Ее в первые две недели боев решила истекающая кровью Красная Армия. Каждый день вермахт терял больше техники и живой силы, чем он мог себе позволить, каждый день он терял темп, продвигаясь на все меньшее число километров, нежели ему было предписано планами наступления.

22 июня у нас принято называть Днём Скорби. Конечно, это день безусловной трагедии, и оспорить его трагичность не смеет никто. Хотя есть те, кто хотел бы эту дату превратить в обвинительный вердикт Сталину, Советскому Союзу, коммунизму и даже русскому народу. Но в описании поражений и отступлений – звучит, увы, не боль за погибших и не возмущенное национальное достоинство. В них – отчаяние несбывшейся надежды и досада на то, что первые поражения страны и строя в итоге обернулись его колоссальной Победой. Что этот день стал не днем начала крушения СССР, а днем начала Великого Подвига и восхождения к вершинам могущества, которых никогда ранее в своей истории не достигала Россия.

Они постоянно поднимают вопрос о причинах первых неудач.

О том, почему война началась неожиданно.

О том, почему страна оказалась ни в психологическом, ни в военном отношении к войне не готова.

О числе потерь и «цене Победы».

Но для них всё это нужно лишь чтобы увидеть, в чём страна оказалась слаба – и не дать людям вспоминать о том, в чём она была сильна.

Ведь даже вопрос о том, почему за Победу пришлось платить ту огромную цену, им нужен лишь для того, чтобы не дать задуматься о том, почему страна, понесшая подобные потери и в целом потерявшая больше, чем ее противник, – оказалась победителем. И вышла из войны чуть ли не более сильной, чем вступила в нее.

Потому что именно этот вопрос и этот ответ для них страшны: им страшно напоминание о том, что смыслы, которыми живёт народ, – могут оказаться сильнее самой по себе стали, танков, авиации.

Они задают свои вопросы для того, чтобы народ не задумался о других:

Почему, оказавшись не готовой к войне, страна ответила на первый удар таким ударом, что в дневнике начальника штаба Верховного командования сухопутных войск вермахта появились записи следующего содержания.