Мэг Джей - Сверхнормальные

— А почему бы тебе не написать письмо папе?

Сэм стоял у доски — потрясенный, сбитый с толку, не способный дышать. А затем, не говоря ни слова, вернулся к своей парте и написал письмо кузену, который жил в Техасе.

В ноябре мама подарила Сэму настоящую Библию в черном мягком переплете. Они ходили в церковь каждое воскресенье, но раньше у Сэма не было собственной Библии. Не зная, как еще расценивать этот поступок, мальчик решил, что раз отец от них ушел, он сможет найти в этой великой книге любую помощь, которая может ему понадобиться. По ночам он перелистывал тонкие, просвечивающие страницы и с удивлением обнаружил, что Библия полезнее, чем он ожидал. В ней подробно освещались многие темы, которых окружающие упорно избегали в разговорах. Секс. Любовь. Брак. Даже развод. Натыкаясь на места, где описывались разводы из-за прелюбодеяния, Сэм читал и перечитывал их ночь за ночью, пытаясь разобраться в смысле фраз, написанных причудливым языком, и в своей странной новой жизни. Однажды, сидя с мамой в автомобиле, мальчик набрался смелости и задал ей вопрос: «Мам, а папа ушел от нас, потому что он прелюбодей?» Он спросил это как бы между прочим, сгорбившись на сиденье и заставляя себя смотреть вперед. Мать сбросила скорость, словно ожидая продолжения, поэтому он сказал: «Ты не знаешь, у него есть другая женщина?»

Мама опять надавила на газ и быстро вздохнула.

«Боже, нет, конечно, — усмехнулась она. — Кому он нужен».

После этого Сэм больше не читал Библию.

В декабре того года Сэму казалось, что Рождество никогда не наступит; он ждал его, как никогда прежде. Рождество было таким особенным, таким чудесным днем — с четко прописанным сценарием и множеством замечательных ритуалов, — и теперь только этот день казался незатронутым новыми жизненными обстоятельствами мальчика. Санта-Клаус принесет подарки и Санта-Клаус ничуть не изменился. В канун Рождества, вскоре после того как он лег спать, Сэму что-то понадобилось, может, попить воды, и он на цыпочках прокрался по коридору к кухне.

Заметив, что в кухне кто-то есть, он успел спрятаться в нише; мальчику потребовалось какое-то время, чтобы понять, что он видит, но скоро он понял, что это была мама; она заворачивала в красивую бумагу с лентами подарки, которые якобы прибыли с Северного полюса. Сэм развернулся и прокрался назад в спальню; забираясь в постель, мальчик осознал, что теперь из его жизни ушли все мужчины: папа, Бог и Санта-Клаус.

Сэм помнит эти моменты очень ярко и живо, потому что они относятся к воспоминаниям, которые иногда называют воспоминаниями-вспышками [106]. Эти моменты словно выхвачены во тьме лучом яркого света и застыли во времени, как мгновенные снимки, навеки запечатленные в памяти [107]. Психологи из Гарвардского университета Роджер Браун и Джеймс Кулик предложили этот термин научному сообществу в 1977 году в работе, в которой высказали предположение, что при столкновении с по-настоящему шокирующими или значительными для нас событиями мы навсегда запечатлеваем их в своей памяти, как фотографии. Классический пример воспоминания-вспышки — знаковые, примечательные с культурной точки зрения моменты, которые запоминаются практически всем. Например, почти каждый американец помнит, где он находился и что делал утром 11 сентября 2001 года. Думаю, подавляющее большинство из нас предельно ясно и четко помнит, как услышали, что самолеты врезались во Всемирный торговый центр, и что сделали сразу после этого.

Брауна и Кулика в первую очередь интересовало, как люди запоминают шокирующие публичные события, но результаты их исследований показали, что культурное и личное пересекаются. Так, в рамках исследования воспоминаний-вспышек белых и афроамериканцев, о том, как они услышали об убийстве президента Джона Кеннеди, сообщило равное количество респондентов, в то время как о воспоминаниях об убийствах лидеров — борцов за гражданские права темнокожих американцев Мартина Лютера Кинга и Малкольма Икса рассказало гораздо больше афроамериканцев, чем белых участников. Это подчеркивает тот факт, что воспоминания-вспышки — не просто каталог событий, которые объективно важны либо экстраординарны. Здесь самое важное, насколько актуальным человек считает событие и насколько сильно оно влияет на его жизнь по субъективным ощущениям. Иными словами, воспоминания-вспышки — это эмоциональные воспоминания, имеющие особую значимость для нашей психики и жизни. Фактически сила и постоянство эмоциональных воспоминаний — один из основополагающих вопросов для исследователей человеческого разума. И кстати, на него до сих пор нет ответа.

В далеком 1890-м году отец американской психологии Уильям Джеймс писал, что некоторые воспоминания кажутся нестираемыми, потому что «впечатление было настолько возбуждающим эмоционально, что оставило шрам на мозговых тканях» [108]. Конечно, в XIX веке никто толком не понимал, что представляют собой такие «шрамы», но многие современники Джеймса пришли к похожему выводу. Французский невролог, основатель современной неврологии Жан-Мартен Шарко размышлял над тем, почему воспоминания о шокирующих событиях порой становятся не только постоянными, но и всепоглощающими, и функционируют как «паразиты сознания» [109]. В Австрии невролог и отец психоанализа Зигмунд Фрейд высказывал предположение, что его пациенты «страдают в основном от воспоминаний» [110]о моментах, когда они испытывали невыносимо сильные негативные чувства [111], такие как испуг, тревога, стыд или боль. Вернувшись во Францию, психолог-новатор Пьер Жане выдвинул гипотезу, что такие «яростные эмоции» заставляют пациентов «сдерживать эволюцию своей жизни» [112]. Поначалу львиная доля того, что ученые узнали о силе эмоциональных воспоминаний, выяснилась благодаря исследованиям стресса и травм в жизни женщин, но вскоре две мировые войны позволили включить в это уравнение пациентов мужского пола. Многие специалисты считают основополагающим трудом на тему посттравматического стресса работу американского психоаналитика Абрама Кардинера о «неврозе войны» [113], заложившую основу для дальнейших исследований в области боевого стресса и влияния войны на психику человека. «Военные впечатления не похожи на написанное мелом на доске [114], которое легко стереть. Война оставляет в сознании людей долгосрочное впечатление, изменяя человека так же радикально, как любой другой пережитый критически важный опыт», — писали американские психиатры Рой Гринкер и Джон Шпигель в 1945 году.

С точки зрения эволюции то, что мы уделяем особое внимание людям, местам или ситуациям, которые, как нам представляется, угрожают либо, напротив, способствуют нашему выживанию, разумно; в том, что мы лучше запоминаем и дольше помним эмоциональный опыт, безусловно, есть смысл. Иногда это очень счастливые эмоциональные моменты, скажем солнечный день, проведенный с отцом на пляже, или нечто захватывающее или необычное вроде наблюдения за тем, как по полу кухни ползает краб. В других случаях это события, связанные со страданием или страхом, например, когда ребенок смотрит на родителя, уходящего по коридору не только из дома, но и из его жизни. Но если счастливые и захватывающие события обогащают наш эмоциональный опыт, позволяющий чувствовать себя живым, то пугающие служат источником важной информации о том, как выжить, поэтому негативные эмоциональные воспоминания, как правило, застревают в сознании более прочно. Как резюмирует в своей часто цитируемой дипломной работе Bad Is Stronger than Good («Плохое сильнее хорошего») [115]психолог-исследователь Рой Баумейстер, по крайней мере в нашем разуме «плохие эмоции, плохие родители и плохая реакция оказывают более сильное влияние, чем хорошие, а плохая информация обрабатывается тщательнее хорошей». Это объясняется тем, что мозг «запрограммирован» помогать нам оставаться живыми, а не счастливыми, и я очень сомневаюсь, что написана хотя бы одна статья или проведен хоть один сеанс психотерапии, посвященный тому, что клиенту никак не удается забыть на редкость счастливый момент своей жизни. Именно самые шокирующие переживания глубже всего запечатлеваются в сознании, и только в последние несколько десятилетий мы стали чуть лучше понимать, что при этом происходит в мозге.