Сюзанна О'Салливан - Всё в твоей голове

В среднем примерно у трети пациентов, обратившихся к неврологу, подозревают психосоматические нарушения. И это очень сложно – сообщить человеку, что его вполне реальная болезнь кроется в голове. Этот диагноз нелегко понять, не говоря уж о том, чтобы с ним смириться. Врачи слишком часто предпочитают о нем умолчать – отчасти из-за страха, что допустили ошибку, отчасти из-за нежелания вызвать недовольство пациента. И тот оказывается в ловушке, потому что ни невролог, ни психотерапевт не хотят брать на себя всю ответственность за лечение. Больной, не согласный с диагнозом, обходит врача за врачом в надежде найти другое объяснение… Но результаты анализов – неизменно хорошие – разочаровывают и заставляют искать все новые и новые варианты. Люди избегают помощи, считая, что психосоматическая болезнь – нечто постыдное. Общество негативно относится к расстройствам психики, и нашим пациентам это известно.

В самом начале карьеры я тоже иначе воспринимала психосоматические расстройства. С такими пациентами, в отличие от настоящих, крайне сложно добиться успеха. Мой интерес развивался постепенно; я медленно погружалась в изучение проблемы, пока однажды не бросилась в омут с головой.

Как и большинство врачей, впервые с психосоматическими симптомами я столкнулась в студенческие годы. Когда встречаешь пациента, которому не можешь помочь, опускаются руки. Неужели все годы обучения прошли зря?

Поставьте себя на место начинающего врача – вы получили квалификацию, работаете стажером в больнице, участвуя в постановке первичного диагноза: высказываете свои предположения лечащему врачу, и тот подтверждает либо опровергает их. Ваша задача – сортировать пациентов по степени тяжести их заболеваний. Пациент с хроническими болями в спине окажется в самом низу списка. Если до сих пор никому не удалось установить причину его болезни, у вас тем более ничего не выйдет. Его участь кажется не такой уж и тяжелой – по крайней мере, исходя из ваших личных представлений. И в этом позиции врача и пациента кардинально разнятся.

Чем больше я училась, тем чаще сталкивалась с психосоматическими нарушениями. И я все отчетливее понимала, что многие люди, проходящие в двери нашей клиники, скорее всего, страдают из-за эмоциональных состояний, а не заболеваний мозга и нервной системы. Но, как и большинство коллег, свою роль видела в том, чтобы полностью исключить любые неврологические причины.

И на этом я снимала с себя всю ответственность. Сама система обучения подразумевала, что пациента я вижу первый и последний раз в жизни, так что я лишь отрабатывала на нем систему диагностики. «Хорошая новость: у вас нет опухоли мозга, у вашей головной боли нет серьезных причин. Всего доброго».

А потом я познакомилась с Брендой. В нашу первую встречу она была без сознания (во время остальных, впрочем, – тоже). Бренда обратилась в больницу после нескольких припадков судорог. Дежурный врач осмотрел ее и принял решение о госпитализации. Мы как раз были в отделении, когда ее привезли. Все в испуге шарахнулись, освобождая дорогу мчащейся на бешеной скорости каталке. В кабинете врача Бренда была в порядке, а по пути в палату начался новый приступ. Санитары оставили каталку возле поста медсестры, и все пациенты и их родственники видели, что происходит. На лицо Бренде нацепили кислородную маску, однако перевернуть женщину на бок и зафиксировать так и не удалось. Медсестра передала мне шприц с диазепамом. Я попыталась поймать Бренду за руку, чтобы сделать укол, но та постоянно выскальзывала из моей хватки.

Вместе с другим врачом нам удалось прижать ее руку – и даже тогда Бренда сопротивлялась. Я кое-как ввела под кожу содержимое шприца. Мы стояли и ждали, когда препарат подействует. Ничего не происходило. Чужие взгляды жгли мне спину, но тут, к счастью, по громкой связи вызвали команду реаниматологов. Анестезиолог прибыл лишь спустя десять минут, и все это время Бренда билась в судорогах; единственный препарат, который мы могли ей дать, не помог даже в двойной дозировке. Все отделение с облегчением выдохнуло, когда каталку с Брендой развернули и поспешно увезли.

На следующий день я снова увидела Бренду, но узнала ее не сразу. Она лежала в палате интенсивной терапии, с интубационной трубкой в горле, подключенная к аппарату искусственного дыхания. В носу у нее была вторая трубка, опускавшаяся на живот. Глаза закрывала тугая повязка, волосы – стянуты наверху. Приступ так и не удалось снять, поэтому Бренду погрузили в медикаментозную кому. Всякий раз, когда ее будили, припадок начинался с новой силой. Следующие два дня ей кололи противоэпилептические средства в максимальной дозировке. За это время Бренда превратилась в бледную восковую куклу с раздутым животом. Судороги не прекращались…

На пятый день мы стояли вокруг ее кровати. Невролог предложил нам присутствовать при очередной попытке вывести Бренду из комы. Прошло десять минут после первых признаков пробуждения. Она закашлялась и зашарила ладонями по простыни.

– Бренда, как вы? Вы сейчас в больнице. – Медсестра ласково взяла ее за руку.

Бренда открыла глаза и захрипела сквозь трубку.

– Может, уберем? – предложила медсестра, но врач не торопился.

Бренда умоляюще глядела в лицо медсестры; она давилась трубкой, по ее щекам текли слезы.

– У вас были судороги, сейчас все уже прошло.

У Бренды задрожала левая нога.

– Опять начинается. Усыпляем? – спросил кто-то.

– Нет, – ответил врач.

Тем временем задергалась и вторая нога. Бренда закрыла глаза, пряча испуганный взгляд. Судороги усиливались; запищали аппараты, свидетельствуя о снижении уровня кислорода в крови.

– Ну же? – повторил напряженный голос. Полный шприц уже был наготове.

– Это не припадок, – заявил вдруг врач.

Все обменялись недоуменными взглядами.

– Выньте трубку, – велел он.

– Уровень кислорода падает!

– Да, потому что трубка ей мешает. Она в состоянии дышать самостоятельно.

Бренда вся побагровела, выгнула спину; руки у нее тряслись. Мы стояли вокруг кровати, затаив дыхание.

– Это не эпилептический приступ. У нее псевдоэпилепсия, – сказал врач, и после этих слов, к нашему огромному облегчению, Бренда хрипло и протяжно выдохнула.

Полчаса спустя она окончательно пришла в себя; сидела на кровати, а по щекам лились крупные слезы. Тогда я видела ее в последний раз – и впервые в сознании. Мы с Брендой за все время не обменялись и словом.

В тот же день в ординаторской я рассказала о ней другим стажерам:

– Слышали о женщине, которая почти неделю пролежала в реанимации под общим наркозом? Представляете, у нее нет эпилепсии. И вообще она здорова!