Карл Юнг - О психологии восточных религий и философий

Составитель В. Бакусев

М.: "МЕДИУМ", 1994

Представленные в настоящем сборнике работы почти исчерпывают перечень произведений, темами которых К. Г. Юнг избрал Восток, а точнее, психологический опыт, заключенный в религиях, философских системах и самоощущении восточного человека вообще. Иными словами, Юнга в этих работах интересуют основы психологической культуры Востока, классическим выражением которой он считает сакральные тексты буддизма, даосизма и т.д. (Под Востоком Юнг понимает Индию, Тибет и Китай – ислам, похоже, для него не существует, хотя, возможно, это отношение было осмысленным.)

Заметно, что преобладающим в "востоковедческих" работах Юнга является типологический подход, и с этим связана специфика общей позиции ученого: он пытается не столько выяснить саму по себе сущность психологии Востока, сколько установить, как, чем и почему эта психология отличается от европейской, а в чем можно усмотреть их сходство. Это, в свою очередь, необходимо, по Юнгу, для того, чтобы наиболее точно найти возможное собственное место западной "культуры духа". Последовательно проводя эту линию, он вовлекает свое изложение, а вместе и читателя, в полемику по разнообразным вопросам и частного, и общего характера.

Второй особенностью публикуемых текстов является то, что очень часто они представляют собой, с точки зрения мотива их написания, не "монографические", а сопроводительные работы – введения, предисловия, комментарии. Чтобы разъяснить собственную позицию, Юнг вынужден по необходимости сжато воспроизвести в них основные моменты своего учения, разъяснить некоторые понятия и термины, которыми он пользуется при анализе материала. Ведь по замыслу автора эти работы адресованы не узкому кругу профессионалов, а, наоборот, как можно более широкому кругу читателей – с целью вызвать крупномасштабный терапевтический эффект (Юнг – очевидно, по праву – был убежден в том, что западная культура давно сошла с естественного пути психического развития, в то время как Восток еще не окончательно сбился с этого пути).

Наконец, следует обратить внимание читателя на осторожность, с какой Юнг (в том числе как практикующий психиатр) подходил к теме контакта Восток – Запад. Видимо, недалеко от истины предположение о том, что изучение восточной психической культуры, по Юнгу, – не столько самоцель, сколько повод для того, чтобы разобраться в процессах, происходящих в коллективной психологии людей на Западе, и таким образом, возможно, вновь найти забытый "западный путь". В этом отношении "восточный цикл" Юнга имеет много общего с его "алхимическим циклом". Поэтому можно сказать, что эти работы в подлинном смысле адресованы душе западного человека, а не просто западному человеку как возможному читателю: они написаны специально в его интересах.

Все тексты, входящие в настоящий сборник, переведены с немецкого языка по изданию: С. G. Jung. Gesammelte Werke. Walter-Verlag. Olten und Freiburg im Breisgau ("Комментарий к "Тайне Золотого Цветка"" – XIII том этого собрания сочинений, остальные работы – XI том). В первой сноске к каждой работе читатель найдет сведения о годе создания и первом издании этой работы... Сноски под звездочками составлены переводчиками и почти всегда являются переводами иноязычных элементов юнговского текста (если они не переведены уже в самом тексте).

Перевод работ "К психологии восточной медитации" и "Йога и Запад" принадлежит А.М. Руткевичу, остальные переводы – В.М. Бакусеву.

В книге "Форма искусства и йога" [2] H. Zimmer. "Kunstform und Joga im indischen Kultbild". Berlin, 1926. моего безвременно умершего друга Генриха Циммера уже рассматривалась глубокая связь между индийской иератической литературой и йогой.

Всякому, кто посетил Боробудур или видел ступы в Бхархуте или Санчи, трудно избавиться от впечатления, что здесь поработала чуждая европейцу установка сознания, иное видение – если он не пришел к этой мысли еще раньше под воздействием тысячи других впечатлений от индийской жизни. В бесчисленных гранях бьющего через край богатства индийской духовности отображается видение души, которое поначалу кажется чуждым и недоступным для получившего греческую выучку рассудка европейцев. Наш ум воспринимает вещи, наш глаз, как говорит Готтфрид Келлер, "пьет то, что удержали ресницы от златой полноты мира". Мы делаем выводы относительно внутреннего мира на основании полноты внешних впечатлений. Мы даже выводим содержание внутреннего из внешнего согласно принципу: "нет ничего в рассудке, чего ранее не было в чувствах". В Индии этот принцип, кажется, не работает. Индийские мышление и образность лишь явлены в чувственном мире, но не выводятся из него. Несмотря на часто поразительную чувственность этих образов, по своей подлинной сущности они нечувственны, если не сказать сверхчувственны . Это не чувственный мир тел, цветов и звуков, не человеческие страсти, возрождаемые творческой силой индийской души в преображенной форме или с реалистическим пафосом. Скорее, это мир метафизической природы, лежащей ниже или выше земного, и из него прорываются в знакомую нам земную картину странные образы. Если внимательно приглядеться к производящим необычайное впечатление воплощения богов, представленных танцорами Катхакали с юга Индии, то мы не видим ни одного естественного жеста. Все тут странно, недо- или сверх-человечно. Они не ходят по-людски, но скользят, они думают не головой, но руками. Даже их человеческие лица исчезают за голубой эмалью масок. Знакомый нам мир не предлагает ничего хоть сколько-нибудь сравнимого с этим гротескным великолепием. Такого рода зрелище как бы переносит нас в мир сновидений – единственное место встречи с хоть чем-то похожим. Но танцы Катхакали или храмовые скульптуры никоим образом не ночные фантомы – это динамически напряженные фигуры, законообразные и органичные до мельчайших деталей. Это не пустые схемы и не отпечатки какой-то реальности; скорее, это еще не бывшие , потенциальные реальности, которые в любое мгновение готовы переступить порог бытия.

Тот, кто всем сердцем предается этим впечатлениям, скоро замечает, что индийцам эти образы кажутся не сном, а реальностью в полном смысле слова. Они и в нас затрагивают нечто безымянное своей почти ужасающей жизненностью. И чем глубже они захватывают, тем заметнее сновидческий характер нашего чувственного мира – мы пробуждаемся от снов нашей самой непосредственной действительности и вступаем в мир богов.