Лиза Барретт - Как рождаются эмоции

Четвертое: опасайтесь оправданий «мой мозг заставил меня это сделать». Присяжные и судьи должны скептически относиться к заявлениям, что определенные зоны мозга непосредственно вызывают плохое поведение. Это лженаука. Каждый мозг уникален; изменчивость нормальна (вспомните вырожденность) и не обязательно значима. Противозаконное поведение никогда не было определенно связано с какой-то областью мозга. Я не включаю сюда посторонние новообразования вроде опухолей или очевидные признаки нейродегенерации, которые в отдельных случаях (таких как определенные виды лобно-височной деменции) могут затруднить людям согласование их действий с законом. Но даже в этом случае многие опухоли и нейродегенеративные повреждения не вызывают никаких проблем с правовой системой.

Последний пункт: помните об эссенциализме. Присяжным и судьям нужно знать, что каждая культура полна категорий, таких как пол, раса, этническая принадлежность и религия. Их нельзя смешивать с физическими, биологическими категориями, которые глубоко разделены по самой природе. Также в зале суда не место стереотипам об эмоциях. Женщин не следует наказывать за то, что они ощущали гнев, а не страх по отношению к агрессорам, а мужчин не следует наказывать за то, что они ощущали себя беспомощными и уязвимыми, а не храбрыми и агрессивными. Юридический стандарт разумного человека — это вымысел, основанный на стереотипах, и применяется безосновательно. Возможно, самое время похоронить этого разумного человека и предложить для сравнения какой-нибудь другой эталон [570].

Кроме манифеста аффективной науки, у нас также есть многолетний миф о бесстрастном судье, который одновременно и распространяется, и оспаривается членами Верховного суда США и другими правоведами. Специалисты могут спорить в юридических журналах о ценности эмоций в судебных действиях, но анатомия человеческого мозга делает немыслимым, чтобы какой-нибудь человек (включая судью) избежал влияния интероцепции и аффекта при принятии решений. Эмоции — это не враг и не роскошь, а источник мудрости. Судьям незачем раскрывать свои эмоции (точно так же, как психотерапевты учатся не делать этого), но они должны знать о них и использовать в полной мере своих способностей.

Чтобы с толком использовать эмоции, я предлагаю, чтобы судьи учились переживать эмоции с высокой гранулярностью. Если у них неприятные ощущения, им нужно помочь, чтобы они могли точно категоризировать, отличая, например, рассерженность от раздражения или голода. Рассерженность может быть напоминанием, что нужно культивировать сопереживание несимпатичному обвиняемому, легковерному истцу, враждебному свидетелю или особо настырному адвокату. Без сопереживания рассерженность может содействовать тому виду карательного наказания, которое рискует подорвать саму суть справедливости в основаниях правовой системы. Судьи могут культивировать повышенную гранулярность с помощью упражнений, которые я рекомендовала в главе 9: собирание переживаний, изучение слов для эмоций, использование комбинирования понятий для изобретения и исследования новых понятий для эмоций, деконструирование и новая категоризация своих эмоциональных переживаний в этот момент. Звучит так, что здесь требуется много потрудиться, но, как и для любого навыка, с практикой это становится привычным. Также судьям, которые сталкиваются с обвиняемыми из других культур, не повредит краткое знакомство с различными культурными нормами переживания эмоций и коммуникации.

Судей также можно просвещать по вопросам сокращения влияния аффективного реализма при выборе присяжных (процесс, известный как проверка компетентности и допустимости присяжных ). Часто судьи и адвокаты отсеивают присяжных, задавая им прямые явные вопросы, такие как: «Можете ли вы быть объективным, справедливым и беспристрастным в этом деле?» или «Знаете ли вы обвиняемого?» Они также пытаются оценить поверхностные сходства между присяжными и обвиняемыми. Например, если финансовый консультант обвиняется в присвоении миллионов долларов из пенсионных взносов своих клиентов, судья может спросить потенциальных присяжных, были ли они жертвой таких растрат и не работают ли их близкие родственники в финансовой сфере. Однако поверхностные маркеры сходств и различий — только верхушка айсберга. Возможно, разумнее было бы изучить аффективную нишу присяжного, чтобы понять, как этот присяжный может предсказывать эмоции во время процесса, что могло бы указать на предубеждения, которые формируют восприятие. Например, судья мог бы спросить, какие журналы читают присяжные, какие фильмы они предпочитают смотреть и играют ли они в стрелялки от первого лица, используя стандартные методики оценивания из психологии. Такая информация позволила бы судье учесть потенциальные предубеждения присяжных на основании того, как они проводят свое время, а не прямо спрашивая присяжных об их предубеждениях (поскольку такие сообщения о себе не обязательно верны) [571].

До сих пор мои предложения касались очевидных вещей. Теперь мы готовы к действительно сложному делу — научным аспектам, которые могли бы изменить базовые предпосылки в праве.

Мы уже знаем, что наши чувства не открывают реальности, а судьи и присяжные обязательно подвержены воздействию аффективного реализма. Эти факторы вкупе с прочими нашими знаниями о психике и мозге ведут нас к весьма радикальной идее (я почти боюсь сказать это): возможно, настало время провести переоценку суда присяжных как основы для определения вины и невиновности. Да, он закреплен в Конституции США, но создатели этого знакового документа не имели понятия ни о том, как работает человеческий мозг, ни о том, что однажды мы сможем обнаруживать ДНК обвиняемого под ногтями жертвы. До экспертизы ДНК закон не мог сказать, верно или неверно вынесено решение о виновности. Правовая система могла только определить, было ли решение вынесено объективно, что означает согласие со всеми правовыми нормами и процедурами. Поэтому закон занимался не истиной, а согласованием. Надлежащее отправление правосудия ориентировалось на то, чтобы избежать процедурных ошибок при вынесении решения о вине или невиновности, а не на обоснованность самого решения. Сейчас правовая система работает, только если мы предположим, что такое согласование приводит к объективному результату. Экспертиза ДНК меняет все это. Она не совершенна, но неизмеримо более объективна, чем отягощенные аффектом восприятия людей-присяжных [572].

Когда экспертиза ДНК недоступна или неприменима, возможно, суд может обойтись без жюри, а вместо этого воспользоваться коллективным разумом нескольких работающих совместно судей, которых выбрали наугад из большой совокупности судей. Как я уже говорила, я не правовед, просто ученый, поэтому, возможно, более грамотные юридические умы могут построить сбалансированную систему судейских коллегий как-нибудь лучше. Коллегия квалифицированных судей, которые знают свои недостатки и достоинства и обладают эмоциональной гранулярностью, могла бы избегать влияния аффективного реализма более эффективно, чем это делает жюри присяжных. Это никоим образом не идеальное решение: по крайней мере, в Соединенных Штатах судьи в основном в возрасте, преимущественно европейского происхождения, и у них может преобладать определенный набор убеждений, поддерживающий иллюзию, что таких убеждений у них нет. У судей также есть склонность к максимальным мерам наказания. Но одно определенно: каждый день в Америке тысячи людей предстают перед жюри из таких же людей и надеются, что их будут судить объективно, в то время как на деле их судят человеческие мозги, которые всегда воспринимают мир с эгоистичной точки зрения. Верить в обратное — фантастика, которая не поддерживается архитектурой мозга [573].