Хэл Страус - Я ненавижу тебя, только не бросай меня. Пограничные личности и как их понять

Пограничный синдром представляет собой патологическую реакцию на эти стрессы. Без внешних источников стабильности и укрепления самооценки пограничные симптомы: мышление в черно-белых категориях, саморазрушение, резкие смены настроения, импульсивность, плохое умение выстраивать отношения, неполноценное ощущение идентичности и злость – становятся вполне объяснимыми ответами на напряженность нашей культуры. Луи Сасс, пишущий для «Нью-Йорк Таймс», выразил это так:

Возможно, в каждой культуре должны быть свои козлы отпущения как олицетворение проблем общества. Как истерика времен Фрейда отражала сексуальную подавленность той эпохи, так и пограничные личности, чья идентичность разделена на множество кусочков, являют собой распад стабильных единиц нашего общества [76] Louis Sass, “The Borderline Personality,” New York Times Magazine (August 12, 1982): 13. .

Хотя общепринятое мнение и гласит, что пограничная патология стала более распространенной за последние несколько десятилетий, некоторые психиатры полагают, что эти симптомы встречались так же часто в начале XX века. Они утверждают, что дело не в распространении расстройства, а в том, что теперь его официально определяют и распознают, а благодаря этому и чаще диагностируют. Даже отдельные случаи, о которых писал Фрейд, в свете сегодняшних критериев можно диагностировать как ПРЛ.

Однако эта вероятность никак не снижает важность того, что число пограничных пациентов, доходящих до кабинета психиатра, должно повышаться, а население должно знать о болезни и ее признаках. На самом деле основная причина, по которой расстройство идентифицировано и так обширно описано в клинической литературе, состоит в его превалировании как в терапевтической среде, так и в культуре в целом.

Мало кто будет спорить с утверждением, что после Второй мировой войны общество стало более фрагментированным. Существовавшие десятилетиями семейные структуры – нуклеарная семья, расширенная семья, домохозяйства с одним кормильцем, географическая стабильность – были заменены огромным разнообразием схем, трендов и движений. Уровень разводов взлетел до небес. Резко вырос процент злоупотребляющих алкоголем и наркотиками, забрасывающих детей родителей, уровень насилия. Преступность, терроризм и политические убийства распространены настолько широко, что считаются чуть ли не обычным делом. Периоды экономической нестабильности, отражающиеся сценариями «бума-спада», похожими на американские горки, стали не исключением, а правилом.

Некоторые из этих перемен можно вменить в вину обществу и его неспособности достичь своего рода социального сближения. Как было отмечено в главе 3, во время фазы индивидуации-сепарации младенец осторожно пытается отдалиться от матери, но возвращается к ее успокаивающему теплу, известности и принятию. Разрыв этого цикла сближения часто оборачивается недостатком доверия, проблемами в отношениях, опустошенностью, тревожностью и неуверенностью в самовосприятии – эти характеристики определяют пограничный синдром. Аналогично можно увидеть, что современная культура вмешивается в здоровое «социальное сближение», перекрывая доступ к источникам успокоения. Никогда это нарушение не было так заметно, как в начале XXI века, когда на общество обрушились экономический спад, рецессия, безработица, лишение права выкупа закладных и другие проблемы. В большинстве регионов страны необходимость в двух заработных платах для поддержания приличного уровня жизни заставляет многих родителей перекладывать уход за детьми на других; оплачиваемый отпуск по уходу за ребенком или дневной детсад на рабочем месте для молодых родителей – все еще редкие и почти всегда ограниченные альтернативы. Работа, как и экономические и социальные факторы давления, поощряет частые переезды, и такая географическая мобильность, в свою очередь, отделяет нас от стабилизирующих корней, как это произошло в семье Лизы. Мы теряем (или уже потеряли) удобства проживания рядом с семьей и выполнения последовательных социальных ролей.

Когда исчезают атрибуты обычая, им на смену может приходить ощущение покинутости, дрейфа в неизвестных водах. Нашим детям не хватает чувства истории и принадлежности – закрепленного чем-то присутствия в мире. Чтобы обрести ощущение контроля и успокаивающей известности в отчуждающемся обществе, индивид может прибегнуть к широкому спектру патологических реакций: злоупотребление алкоголем и наркотиками, расстройства пищевых привычек, криминальное поведение и т. д.

Неспособность общества обеспечить сближение с поддерживающими, стабилизирующими связями отражается в бесконечных сериях масштабных общественных движений, возникших в последние 50 лет. Мы совершали резкие скачки от взрывного и реакционного «Десятилетия Мы», сражавшегося за социальную справедливость в 1960-х, к нарциссическому «Десятилетию Я» в 1970-х, а затем к материалистическому, ищущему лидера «Десятилетию Вау» в 1980-х. За относительно стабильными и процветающими 1990-ми последовали турбулентные 2000-е: финансовые взлеты и падения, природные катастрофы (Катрина и другие ураганы, крупные цунами, землетрясения и пожары), затянувшаяся война и общественно-политические движения (антивоенное, за права геев) – все это почти возвращает нас в начало пройденного круга, к 1960-м.

Среди главных пострадавших от этих тектонических сдвигов оказались привязанности к группе – преданность семье, району, церкви, профессии и стране. Общество продолжает пестовать отстраненность от людей и институтов, обеспечивающих успокаивающее сближение, индивиды же отвечают реакциями, которые по сути определяют пограничный синдром: заниженное ощущение идентичности, ухудшение межличностных отношений, изоляция и одиночество, скука и (в отсутствие стабилизирующей силы группового давления) импульсивность.

Как и мир пограничной личности, наш несет в себе массу противоречий. Предполагается, что мы должны верить в мир, но наши улицы, фильмы, телешоу и спортивные соревнования наполнены агрессией и жестокостью. Мы нация, фактически построенная по принципу «помоги соседу», и все же мы стали одним из наиболее политически консервативных, эгоцентричных и материалистических обществ в истории человечества. У нас поощряются уверенность в себе и деятельность; рефлексия и самоанализ приравниваются к слабости.

Современные социальные силы вынуждают нас принять мифическую полярность: черное или белое, хорошо или плохо, добро или зло, – полагаясь на нашу ностальгию по простым вещам, по нашему детству. Политическая система предоставляет нам кандидатов, которые занимают диаметрально противоположные позиции: «Я прав, тот парень – нет»; Америка – хорошо, Советский Союз – «империя зла», Иран, Ирак и Северная Корея – «ось зла». Религиозные расколы стремятся убедить нас в том, что есть только один путь к спасению. Правовая система, построенная на предпосылках о том, что человек либо виновен, либо невиновен, и не дающая пространства для промежуточных положений, увековечивает миф о том, что жизнь по своему существу справедлива и правосудие достижимо, то есть, если происходит нечто плохое, из этого обязательно следует, что за этим кто-то стоит, и он должен за это заплатить.