Пётр Успенский - В поисках чудесного (Фрагменты неизвестного учения)

Могу заявить с полной уверенностью, что Гурджиев не пользовался никакими внешними методами, т.е. не давал мне никаких наркотиков и не гипнотизировал меня каким-либо известным способом.

Всё началось с того, что я услышал его мысли. Мы сидели в небольшой комнате с деревянным полом без ковров, как это бывает на дачах. Я сидел напротив Гурджиева, а доктор С. и 3,-по сторонам. Гурджиев говорил о наших "чертах", о нашей неспособности видеть или говорить правду. Его слова вызвали у меня сильное волнение. И вдруг я заметил, что среди слов, произносимых им для всех нас, есть "мысли", предназначенные лично для меня. Я уловил одну из этих мыслей и ответил на неё как обычно, вслух. Гурджиев кивнул мне и перестал говорить. Наступила довольно долгая пауза. Он сидел спокойно и молчал. Внезапно я услышал его голос внутри себя, как бы в груди, около сердца. Он задал мне определённый вопрос. Я взглянул на него; он сидел, улыбаясь. Его вопрос вызвал у меня сильную эмоцию, но я отвечал утвердительно.

- Почему он это говорит? - спросил Гурджиев, глядя по очереди то на 3., то на доктора С., - разве я что-нибудь у него спрашивал?

И сразу же задал мне другой, ещё более трудный вопрос, обращаясь ко мне, как и раньше, без слов. 3. и доктор С. были явно удивлены происходящим, особенно 3. Разговор если это можно назвать разговором - продолжался таким образом не менее получаса. Гурджиев задавал мне вопросы без слов, а я отвечал вслух. Меня сильно взволновало то, что говорил Гурджиев, что он у меня спрашивал и что я не могу здесь передать. Дело касалось некоторых условий, которые мне следовало принять - или оставить работу. Гурджиев дал мне месячный срок. Я отказался от срока и заявил, что какими бы трудными ни были его требования, я выполню всё немедленно. Но Гурджиев настоял на месячном сроке.

Наконец он встал, и мы вышли из комнаты на веранду. С другой стороны дома также находилась большая веранда, где сидели остальные наши люди.

О том, что случилось после этого, я могу сказать очень мало, хотя главные события произошли именно потом. Гурджиев разговаривал с С. и 3. Затем сказал кое-что обо мне, и его слова сильно на меня подействовали. Я вскочил и вышел в сад, а оттуда отправился в лес и долго гулял в темноте, целиком пребывая во власти самых необычных мыслей и чувств. Иногда мне казалось, что я что-то нахожу, а затем опять теряю.

Так продолжалось в течение одного-двух часов. Наконец, в момент, когда я достиг чего-то вроде вершины противоречий и внутреннего смятения, в моём уме мелькнула мысль, рассмотрев которую, я быстро пришёл к ясному и правильному пониманию всего, что Гурджиев сказал о моём положении. Я увидел, что Гурджиев прав: того, что я считал в себе твёрдым и надёжным, на самом деле не существует. Но я обнаружил кое-что ещё. Я понимал, что он не поверит мне и посмеется надо мной, если я расскажу ему про эту другую вещь. Но для меня она была неоспоримым фактом, и то, что произошло позднее, показало, что я был прав.

Я долго сидел на какой-то прогалине и курил. Когда я вернулся домой, на небольшой веранде было темно. Подумав, что все уже улеглись, я ушёл в свою комнату и лег в постель. В действительности, Гурджиев с другими в это время ужинали на большой веранде. Вскоре после того, как я лег, меня охватило непонятное возбуждение, сердце с силой забилось, и я снова услышал у себя в груди голос Гурджиева. Теперь я не только слышал, но и отвечал в уме, и Гурджиев слышал меня и отвечал мне. В нашем разговоре было что-то очень странное. Я старался найти какие-то фактические подтверждения происшедшему, но мне это не удавалось. В конце концов, всё могло быть "воображением" или сном наяву, потому что, хотя я и пытался задать Гурджиеву какой-нибудь конкретный вопрос, который не оставил бы сомнения в реальности разговора и его участия в нём, я не смог спросить ничего убедительного. Те вопросы, которые я ему задал и на которые получил ответы, я вполне мог задать сам себе и сам же на них ответить. У меня даже возникло впечатление, что он избегает конкретных ответов, которые могли бы послужить мне "доказательствами". А на один или два мои вопроса он намеренно дал неопределённые ответы. Однако чувство разговора было очень сильным, совершенно новым, не похожим ни на что другое.

После долгой паузы Гурджиев задал мне вопрос, сразу же меня настороживший; он сделал паузу, как бы ожидая ответа.

То, что он спросил, внезапно положило конец всем моим мыслям и чувствам. Это был не страх, по крайней мере, не осознанный страх, когда человек знает, чего он боится; но я весь дрожал и что-то буквально парализовало меня всего, так что я не мог выговорить ни слова, хотя и сделал отчаянное усилие, желая дать утвердительный ответ.

Я чувствовал, что Гурджиев ждет, но долго ждать не будет.

- Ну, хорошо, - сказал он наконец, - сегодня вы устали. Отложим это на другой раз.

Я начал что-то говорить. Кажется, я просил его подождать, дать мне немного времени, чтобы освоиться с этой мыслью.

- В другой раз, - сказал его голос. - Спите! - И его голос замолк.

Я долго не мог заснуть. Утром, когда мы вышли на небольшую веранду, где находились прошлым вечером, Гурджиев сидел в саду у круглого стола, метрах в двадцати от меня. С ним было трое или четверо наших.

- Спросите его, что произошло вчера вечером, - сказал Гурджиев.

Почему-то это замечание меня рассердило. Я повернулся и зашагал к веранде. Когда я подошёл к ней, я опять услышал у себя в груди голос Гурджиева:

- Стойте!

Я остановился и повернулся к Гурджиеву. Он улыбался.

- Куда же вы идёте? Присядьте здесь, - сказал он обычным голосом.

Я сел около него, но не смог ничего сказать, да мне и не хотелось. Ощущая необычную ясность мысли, я хотел сосредоточиться на вопросах, которые мне казались особенно трудными. Мне в голову пришла мысль, что в этом необычном состоянии я мог бы, пожалуй, найти ответы на вопросы, которые не был в состоянии разрешить обычным путём.

Я начал думать о первой триаде луча творения, о трёх силах, составляющих одну. Что они могли означать? Можем ли мы дать им определения? Можем ли понять их смысл? Что-то начало формулироваться у меня в голове, но как только я пытался перевести это в слова, всё исчезало. "Воля, сознание... что было третьим?" - спросил я себя. Мне казалось, что если бы я назвал третье, я сразу понял бы остальное.

- Оставьте это, - сказал громко Гурджиев.

Я обратил на него взгляд, а он посмотрел на меня.

- Путь к этому ещё долгий, - сказал он. - Сейчас вы не сможете найти ответ. Лучше думайте о себе, о своей работе.

Сидевшие рядом люди с удивлением глядели на нас. Гурджиев ответил на мои мысли.

Затем началось нечто странное, длившееся целый день и продолжавшееся позже. Мы оставались в Финляндии ещё три дня. В течение этих трёх дней у нас было много разговоров о самых разных предметах. И всё это время я находился в необычном эмоциональном состоянии, которое иногда становилось утомительным.