Абрахам Маслоу - Новые рубежи человеческой природы

15. Иерархия базовых потребностей, их насущности была установлена с помощью "реконструктивной биологии", то есть выяснения того, неудовлетворение (фрустрация) каких потребностей вызывает невроз. Возможно, в некотором не столь уж отдаленном будущем мы будем иметь достаточно чувствительные психологические инструменты, чтобы подвергнуть испытанию такую гипотезу: угроза для какой-либо из бытийных ценностей или ее фрустрация ведет к своего рода патологии или экзистенциальному недугу либо к чувству "снижения человечности", то есть они тоже являются "потребностями" в рассмотренном выше смысле (мы стремимся к их удовлетворению, чтобы "завершить" себя или стать "полностью человечным"). Во всяком случае, теперь можно сформулировать вопросы для исследования (которое пока не проводилось): "К какому результату приводит жизнь в бесчестном мире, в злом мире, в уродливом мире, в расколотом, дезинтегрированном мире, в мертвом, статичном мире клише и стереотипов, в неполном, незавершенном мире, в мире без порядка или справедливости, в усложненном без надобности мире, в чрезмерно упрощенном, чрезмерно абстрактном мире, в мире, полном усилий, в мире без юмора, в мире без частной жизни и независимости?".

16. Я уже отмечал, что одно из пригодных для использования операциональных значений "хорошего общества" определяется той степенью, в какой последнее предлагает всем своим членам удовлетворение их базовых потребностей, а также условия для самоактуализации и осуществления человеческих возможностей. К этой формулировке можно добавить утверждение, что "хорошее общество" (в отличие от "плохого") воплощает бытийные ценности, отдает им должное, борется за них, делает возможным их достижение. Это можно выразить также в ненормативных понятиях, подобно тому как мы это делали выше. Абстрактно-идеальное хорошее общество (Эвпсихия) проявило бы совершенство в достижении бытийных ценностей. Возникает вопрос: в какой мере Эвпсихия совпадает с синергичным обществом?

V. Каким образом бытийная любовь может породить беспристрастность, отстраненность и проницательность?

В каких случаях любовь ослепляет? Когда она означает большую, а когда — меньшую проницательность?

Поворот происходит, когда любовь становится такой большой и такой чистой (непротиворечивой) по отношению к самому ее объекту, что именно его блага мы хотим, а не того, что он дает нам; иначе говоря, когда он перестает быть средством и становится целью (с нашего согласия). Возьмем, например, яблоню. Мы можем так любить ее, что для нас немыслимо, чтобы она была чем-то другим; мы рады, что она такая, какая есть. Всякое вмешательство может только повредить и сделать ее в меньшей степени яблоней или менее совершенно живущей по своим собственным, внутренне присущим ей законам. Она может выглядеть настолько совершенной, что мы боимся коснуться ее из страха повредить ее совершенству. Естественно, если она воспринимается как совершенная, то ее нельзя улучшить. По сути дела, усилия, направленные на улучшение (украшение и т. п.) некоторого объекта, сами по себе являются доказательством того, что объект видится как не вполне совершенный, что в голове субъекта есть картина "совершенного развития" объекта, которая лучше, чем конечная цель развития самого объекта (яблони). Иными словами, он может сделать лучше, чем яблоня; он лучше знает; он может сформировать ее лучше, чем она сформируется сама. Мы полуосознанно чувствуем, что тот, кто занят улучшением породы собак, по-настоящему собак не любит. Тот, кто по-настоящему любит собак, будет возмущен обрубанием хвостов, обрезанием ушей или приданием им особой формы, селекцией, делающей данную собаку похожей на картинку из журнала — ценой того, что она станет нервной, больной, бесплодной, будет страдать эпилепсией и т. п. (и тем не менее, люди, занимающиеся всем этим, утверждают, что любят собак). То же можно сказать по поводу людей, выращивающих карликовые деревья, обучающих медведей ездить на велосипеде или шимпанзе — курить сигареты.

Таким образом, настоящая любовь является (по меньшей мере, иногда) невмешивающейся и нетребующей и способна восхищаться самим своим объектом, пристально глядеть на него без какой-либо хитрости, каких-либо проектов или расчетов эгоистического характера. Это ведет к меньшему абстрагированию (или отбору частей, признаков или отдельных характеристик объекта), ограничивает его нецелостное видение, атомизацию или рассечение на части. Здесь меньше активного ("прокрустова") структурирования, организации, формирования, подгонки к теории или заранее принятой концепции. Объект остается более целостным, более единым — можно сказать, он в большей мере остается самим собой. Объект в меньшей мере подвергается оценке как подходящий или неподходящий, важный или неважный, принадлежащий к фигуре или к фону, полезный или бесполезный, опасный или безопасный, ценный или лишенный ценности, выгодный или невыгодный, хороший или плохой, равно как и по прочим критериям эгоистического человеческого восприятия. Объект также в меньшей мере подлежит рубрикации, классификации, помещению в историческую последовательность, в меньшей мере рассматривается как просто представитель определенного класса, образчик, пример типа.

Это значит, что все аспекты, или характеристики, или (целостные) части объекта (как важные, так и неважные; как центральные, так и периферические) заслуживают равного внимания или равной заботы, и что любая часть может быть предметом изумления и восхищения. Бытийная любовь — будь то к возлюбленному, младенцу, картине или цветку — почти всегда сопряжена с такого рода распределенным восприятием, проникнутым очарованностью и пристальной заботой.

В этом целостном контексте маленькие недостатки могут восприниматься как привлекательные "изюминки", очаровывающие и способствующие любви, — благодаря тому, что они индивидуально специфичны и придают объекту характер и индивидуальность, делают его тем, что он есть, а не чем-либо еще, и, возможно, также как раз благодаря тому, что они невелики, периферийны и несущественны.

Из сказанного следует, что человек, испытывающий бытийную любовь (и осуществляющий бытийное познание), заметит детали, которые упустит тот, кто испытывает дефицитарную любовь или вообще не любит. Кроме того, человек, испытывающий бытийную любовь, легче увидит природу объекта как такового, с его собственными законами и стилем бытия. Тонкая и гибкая структура объекта скорее может быть охвачена восприимчивым взглядом без вмешательства и высокомерия. Воспринимаемый образ объекта в большей мере определяется его собственными характеристиками в ситуации бытийного познания, чем тогда, когда воспринимающий властно накладывает на него некоторую структуру, и при этом часто оказывается слишком грубым, слишком нетерпеливым, слишком похожим на мясника, который разрубает тушу, руководствуясь своим аппетитом, на завоевателя, требующего безоговорочной капитуляции, на скульптора, лепящего нечто из глины, не имеющей собственной структуры.