Мэтт Ридли - Происхождение альтруизма и добродетели. От инстинктов к сотрудничеству

Фрэнк отнюдь не утверждает, будто это так уж удивительно. Мы тратим уйму времени на оценку благонадежности других людей и с определенной долей уверенности выносим мгновенные суждения. Для тех, кого результаты не убедили, Роберт предлагает следующий умозрительный эксперимент. «Среди тех, кого вы знаете, есть ли кто-нибудь, кто предпримет, скажем, 45-минутное путешествие, чтобы избавиться от токсичного пестицида надлежащим образом? Если да, то вы допускаете, что люди способны прогнозировать предрасположенность к сотрудничеству» 77.

Вот оно, новое и веское основание быть порядочным: благодаря этому вы убеждаете других людей играть с вами. Награда сотрудничества и искушение предательства недоступны тем, кто не проявляет благонадежности и не стремится к соответствующей репутации. Сотрудничающие ищут сотрудничающих.

Разумеется, для того, чтобы подобная система работала, индивиды должны научиться распознавать друг друга — а это далеко не просто. Понятия не имею, говорит ли себе когда-нибудь сельдь в косяке из 10 тысяч особей или муравей в колонии из 10 тысяч насекомых: «А, вот опять старина Фред». Впрочем, я ничем не рискую, полагая, что нет. С другой стороны, убежден: верветка по голосу и внешнему виду узнает каждого члена своей стаи — приматологи Дороти Чини и Роберт Сейфарт это доказали. Выходит, обезьяна обладает качествами, необходимыми для взаимного сотрудничества, а селедка — нет.

Не исключено, конечно, что я зря наговариваю на рыбу. Манфред Милински и Ли Алан Дугаткин обнаружили удивительно четкий паттерн остракизма у колюшки, когда та рискует своей жизнью, изучая хищника. Она готова терпеть многократное предательство со стороны другой рыбки, сотрудничавшей с ней в прошлом, но не той, которая этого не делала. Кроме того, во время вылазки колюшки склонны каждый раз выбирать одних и тех же партнеров для сопровождения — как правило, тех, кто постоянно сотрудничает.

Другими словами, они не только вполне способны распознавать других особей, но и, похоже, «ведут индивидуальный счет» — то есть помнят, какой рыбке можно «доверять», а какой нет.

Открытие Милинского и Дугаткина, безусловно, озадачивает — учитывая редкость реципрокной кооперации в животном мире. По сравнению с непотизмом, объясняющим сотрудничество муравьев и любого другого существа, заботящегося о подрастающем поколении, примеры реципрокности оказались весьма немногочисленными.

Вероятно, это вызвано тем, что она требует не только многократных взаимодействий, но и способности распознавать других индивидов, а также «ведения счета» их поступкам. Считается, что только высшие млекопитающие — человекообразные обезьяны, дельфины, слоны и некоторые другие — обладают достаточным умственным потенциалом, чтобы различать особей в крупных группах [36] Сейчас доказано, что осы могут узнавать друг друга по лицам и запоминать отдельных индивидов; эта функция легко появляется и легко исчезает в ходе адаптации к социальному образу жизни. — Прим. науч. ред. . Теперь, когда мы знаем, что колюшки тоже умеют это делать — по крайней мере, для одного или двух «друзей», — подобное допущение, несомненно, теряет определенную долю своей строгости.

Каковы бы ни были возможности колюшки, люди наделены поразительной способностью вспоминать черты даже случайных знакомых, большой продолжительностью жизни и хорошей памятью. Все это в совокупности позволяет нам играть в опционные дилеммы заключенного с гораздо большим апломбом, чем любому другому биологическому виду. Из всех существ на планете, наиболее полно удовлетворяющих критериям турнира по дилемме заключенного (по словам Новака, способности «многократно встречаться, распознавать друг друга и помнить исход предыдущих встреч), люди — самые очевидные кандидатуры. Возможно, именно это и делает нас столь особенными: мы сильны в реципрокном альтруизме, как никто другой.

Задумайтесь: реципрокностъ висит, как дамоклов меч, над каждым из нас. Он пригласил меня на свою вечеринку, так что я напишу хорошую рецензию на его книгу. Они уже два раза ужинали у нас, а к себе ни разу не звали. После всего, что я для него сделал, как он мог так со мной поступить? Если ты это сделаешь для меня, обещаю, я обязательно тебя отблагодарю. Чем я заслужил такое отношение? Ты мне заплатишь! Обязательство, долг, услуга, сделка, договор, обмен, соглашение… Наши язык и жизнь буквально пропитаны идеями реципрокности. Ни в одной сфере, однако, это не проявляется так явно, как в нашем отношении к еде.

Вообразите, что люди занимались бы сексом сообща и публично, а кушали тайком и при закрытых дверях. Нет никаких конкретных причин, по которым бы мир не мог быть устроен именно так: желание предаваться любви в одиночестве не могло бы считаться странным, а принятие пищи на виду у всех — постыдным. Нет никаких конкретных причин, кроме одной. Человеческой природы. У людей еда — общественное, а секс — личное: это всего-навсего одна из наших характерных особенностей, но она настолько глубоко внедрена в психику, что обратное кажется немыслимой дикостью. Неизвестно откуда взявшееся странное, но излюбленное многими историками представление, будто уединение во время секса — культурное изобретение средневекового христианства, давным давно опровергнуто. Какому бы богу люди во всем мире ни поклонялись, во сколько бы одежд ни рядились на публике, секс — акт секретный. Им занимаются потихоньку: либо ночью, когда все остальные спят, либо днем в укромном месте, где никто не видит. Такова характерная черта, свойственная всем и каждому. А вот принятие пищи — деятельность общественная, и это тоже справедливо для всего человечества 79.

Чтобы поесть, на всем земном шаре люди собираются вместе. Кушать в группе — нормально. Мы ужинаем за одним столом со своей семьей, встречаемся с друзьями в ресторанах, уплетаем с коллегами бутерброды во время обеденного перерыва, соблазняем и позволяем соблазнять себя за романтической трапезой при свечах. Если к нам в дом или офис приходит незнакомец, мы угощаем его — пусть даже только кофе и печеньем. Есть — значит делиться. Предлагать пищу — всего-навсего социальный инстинкт.

Еда, которую мы чаще всего делим с другими — мясо. Чем крупнее и значимее трапеза, тем маловероятнее, что его не будет в меню. Описание древнеримского или средневекового пиршества представляет собой перечень различных его видов: жаворонки и кабаны, каплуны и говядина. Разумеется, подавали и овощи. Но именно количество мяса и отличало пиршество от обычного приема пищи. Впрочем, не исключено, что хроникер счел мясо более стоящим упоминания, чем пастернак. Оно по-прежнему играет ведущую роль. Макароны в качестве основного блюда на великолепном банкете, организованном состоятельной компанией в четырехзвездочном отеле, показались бы странными, хотя дома никто из нас против них не возражает.